Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)
Этим местом считался у нас задний карман Юриных трусиков — не брюк, а трусиков.
«Пока-де там что — меня будут обыскивать последним. На крайний случай я даже съем их», — уверенно говорил Юра, когда мы обсуждали возможности провала. Мы не учли одного, что после ареста нас могут заковать в ручные кандалы. И я видел потом, как бледен был Юра, когда наручники связали кисти его рук, и он не мог добраться до своего кармана…
Но когда нас по ленинградским улицам везли на Шпалерную в ДПЗ, он улыбался.
— Олл райт, — коротко ответил он на тихий вопрос о снимках.
Уже потом, когда мы после приговора сидели в пересыльной тюрьме, Юра сообщил, как ценой мучительного напряжение и выворачивание рук он все же ухитрился достать эти снимки из кармана и опустить их…..
— Куда? В уборную?..
Похудевшее, осунувшееся лицо Юры, такое странное без обычной взлохмаченной копны черных волос, осклабилось.
— В уборную? Ну, нет… Какой-нибудь путевой сторож найдет, и что дальше? Сдаст по начальству. И там долго ли догадаться? Я их засунул за окно вагона — туда, где будут опущены вторые зимние рамы. Выцарапай-ка их оттуда!..
Так, роковой вагон No. 13 и до сих пор ездит с этими фотографиями трупов украинских мужиков, несколько миллионов которых погибло во время очередного советского голода 1933 года…
* * *Немного дней спустя, когда выяснилось, что, действительно, состязание откладываются, ибо ГПУ занято арестами «бунтовщиков», я был послан на станцию Куракино для фотосъемки какого-то изобретения путевого сторожа.
Скоро на станцию пришел товаро-пассажирский поезд, тот самый «максимка», с медлительностью которого связано столько юмористических рассказов и неприличных анекдотов.
Был яркий, почти летний день. Поезд должен был стоять 12 минут; платформа наполнилась ободранным советским людом из вагонов 4 класса. Кипятку не было, и станционный кран был мигом облеплен черной толпой жаждущих.
Из здание вокзала вышел патруль охраны и зашагал к головному вагону. В числе стрелков патруля я узнал Закушняка и Ямпольского.
— Куда это ребата? Кого ловите?
Закушняк, стройный молодой парень из провинциальных рабочих, как-то передернул плечами.
— Да вот, на облаве…
— Ну, я вижу… А на кого?
— Да, вот, бегунков, которые на Москву прутся, вылавливаем.
Патруль прошел вперед. Незаметно для них я пошел сзади.
Дойдя до переднего вагона, стрелки разделились.
Трое вошло в вагон, а остальные разместились по сторонам. Через несколько минут из вагона была высажена какая-то семья: старуха, крепкая, кряжистая, с каким-то восковым пергаментным лицом, молодой крестьянин и двое ребятишек 7–8 лет. Не обращая внимание на их жалобы и мольбы и на посыпавшиеся со всех сторон вопросы, патруль повел задержанных в станционный сарай, где один остался на страже.
Потом остальные стрелки так же медленно, молчаливо и мрачно пошли в следующий вагон.
К моменту отправление поезда вагона три-четыре было «очищено» от крестьян. Зная, что через полчаса вслед за «максимкой» идет скорый, я решил остаться, чтобы посмотреть, что будет со снятыми с поезда крестьянами.
В станционном сарае после отхода поезда выловленных оказалось человек двенадцать. В их числе было две женщины и трое ребятишек. Изможденные, оборванные и молчаливые, они понуро сидели на цементе и, видимо, ничто уже не могло вывести их из отупения.
Через несколько минут подошел уполномоченный ДТОГПУ[45].
Он тоже молча оглядел крестьян и отрывисто спросил:
— Откуда?
Старуха медленно подняла голову.
— С пид Золотоноши, сыночку.
— А какого черта сюда притопали?
Старуха удивленно подняла голову, с плохо скрытым недоброжелательством посмотрела на откормленное лицо чекиста и тихо ответила:
— А куды-ж податься? Хиба-ж так умирати, як скотина? Мабудь вси вже поумиралы в сели. Мы и пиихалы хлиба шукаты…
— От, дура! Да разве-ж здесь хлеба больше?
— А я знаю? — устало и тихо ответила старуха, опять уронив голову. — Нам вже все ровно.
Крестьянин помоложе обратился к уполномоченному, и в его голосе прозвучала нотка надежды.
— А може нас в турму загонять?
— Ну, вот еще! Возиться, да кормить вас! Идите, куда хотите, только на поезд не цепляйтесь.
— Так куда-ж нам идти? — удивленно спросила старуха.
— А мое какое дело? На все четыре стороны. Ну, пойдем, товарищи, — сказал он стрелкам, и все вышли. Закушняк задержался и, выходя последним, сунул старухе два рубля.
— Спасибо, сыночек… А може хлиб е?
— Уж не знаю, бабушка. Ежели достану — принесу.
— Сыночек, сыночек, — с внезапным припадком отчаяние вскрикнула старуха, судорожно схватив его за полу шинели. — Куды-ж нам податься?
— Да вот, идите в деревню. Вот там, версты с две, деревня есть. Может, там покормят…
И осторожно высвободив край шинели из костлявых пальцев старухи, стрелок торопливо вышел из сарая.
Несколько шагов мы шли молча.
— Слушай, Закушняк, куда-ж им деться, в самом деле?
Стрелок повернул ко мне свое искаженное мучительной усмешкой лица
— Куда? А я знаю? Тут все деревни, почитай, переполнены. Самим есть-то почти ни хрена нет. Куда-ж кормить? Может, что и дадут, только навряд что.
— А чего в тюрьму словно просились?
— Да вот, видишь, при ихней жизни им и тюрьма вроде дома кажется. После украинских сел — все раем будет. Думают — паек им давать будут… Разве-ж они знают, что в тюрьмах деется? Да потом, разве-ж тюрем да пайков хватит на такую голодную ораву? Эх, да и так все, почитай, можно считать, в тюрьме сидим… А мы вот, видишь, вроде как тюремщики. Чертова служба!…
Он со злобой перекинул винтовку через плечо и исчез в дверях станции.
К перрону, блестя зеркальными стеклами вагона-ресторана, подходил скорый поезд.
На службе России
По законам административной, ссылки я не имел права выезжать из Орла. Но работать на железке и не соблазниться возможностью стрельнуть в Москву — было «сверх сил». И изредка я ухитрялся на сутки съездить в Москву и повидать там родных и друзей…
В один из таких, «украденных у ОГПУ», дней, когда я направлялся на Курский вокзал, меня вывел из задумчивости шум тормазов останавливающейся сбоку машины. Привычная реакция «нелегального» потянула меня нырнуть в калитку. Но не успел я затеряться в толпе прохожих, как сзади раздался радостный возглас.
— Дядя Боб… Куда это вы?
Я обернулся. Из автомобиля выскочил какой-то моряк и расталкивая толпу, бросился ко мне. Через несколько секунд я был в объятиях Володи.
