Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)
Почти пять месяцев было вычтено из жизни неизвестно почему и за что…
* * *В тот же день, вечером в комнате брата я твердо сказал:
— Я согласен, Ваня. Бежим. Здесь нет ни настоящего, ни будущего.
Побег No. 1
Через два месяца небольшая группа туристов-охотников появилась в Карелии, около водопада Кивач. Кто бы мог подумать, что эта веселая, дружная компания, в изобилии снабженная всякими советскими «мандатами», готовится совершить ужасное, с точки зрение советской власти, преступление — бежать из «родного пролетарского государства»?
Не торопясь, как полагается мирным путешественникам, мы проплыли на лодке по реке Суне, достигли большого, озера — Суо-Ярви и там, оставив лодку в прибрежных камышах, направились по лесу на запад, туда, где в 150 километрах была Финляндия. Мы думали пройти этот путь в 5–7 дней, но, вопреки справке Московской метеорологической станции о сухом лете, оказалось, что последние два месяца все время лили дожди и обширные карельские болота, и речки оказались почти непроходимыми.
Больше 5 дней мучились мы в этих лесах и болотах. Напряжение последних месяцев не прошло даром для брата — он разболелся настолько серьезно, что продолжать трудный путь было невозможно. А до границы, желанной границы оставалось только 60 километров.
О том, чтобы оставить больного брата где-нибудь на дороге и уйти самому, не могло быть и речи.
Мы решили вернуться обратно. С тяжелым чувством проигрыша мы вышли на дорогу, удачно инсценировали заблудившуюся и растерявшуюся компанию и вернулись обратно.
— На этот раз не удалось, — весело сказал Юра, когда мы приехали в Москву. — Ну и черт с ним! А мы все равно, раньше или позже, — но пройдем!.. Улыбнуться при неудаче — первое дело!..
Боб
С тяжелым сердцем возвращался я в Орел после неудачи первого побега. Были опасения, что попытка побега будет открыта и это вызовет соответствующие репрессии. Да если бы все и обошлось благополучно, — впереди был год подготовки к новому побегу, опять тысячи случайностей, опасности и риск.
Высунувшись из окна вагона, я перебирал в памяти причины неудачи побега и строил планы нового.
— Да лопни мои глаза, если это не сам дядя Боб!
Боже мой, да этот знакомый звучный голос я узнал бы среди тысячи других! Живо обернувшись, я увидал нашего «боцмана» в натуральную величину, высокого, коренастого, с густой копной белокурых волос над круглым жизнерадостно улыбающимся лицом.
— Вот так чертовщина. Вы — Боб?
— Я… я… — просиял боцман, схватывая меня в свои медвежьи объятия. — Вот это — да! — восклицал он, радостно целуя меня. — Вот так встреча!.. А то я смотрю, смотрю…
Через полчаса, когда мы устроились вместе в купе вагона, Боб докладывал о судьбе севастопольцев.
— Ну, с кого бы это начать?.. Ну, хоть бы с Лидии Константиновны. Уехала куда-то за Урал. На прощальной вечеринке расплакалась, бедолага. «Не могу, говорит, здесь жить — слишком больно вспоминать все старое»… Провожали мы ее на вокзал всей оравой, даже тихонечко спели песенку герлей. Жалко ее — хорошая она была — как мать родная. Да что-ж — уж такое теперь чертово время… Ничипор — так тот всерьез поэтом стал. Так — в два лица…
— Как это в два лица?
— Да вот: одни «поэзы» пишет для души, для себя — и хорошия, надо прямо сказать, «поэзы» — и никто их, ясно, не печатает. А другие для газет, для гонорара. Ну, знаете, о всяком там советском энтузиазме, ударниках, пятилетках и прочей халтуре. Читали, небось, — оскомину все это набило… Талантливый парень, а вот, ходу никуда нет. Он бы по газетной линии легко себе карьеру сделал бы со своими способностями, но в партию нужно поступить — разве беспартийному куда ход есть? — ну, а этого совесть не позволяет. Так и бьется, бедняга…
Григу больше повезло, хоть так и не добился он инженера — вычистили его сперва из Комсомола, а потом и из ВУЗ'а, «как чуждый элемент». Разнюхали. А что-то нехорошее подметил я на душе у Грига — словно пятна какого-то отмыть не может. Словно трещина где-то. Жаль парня… Ну кто еще? Тамару, конечно, из приюта все-таки вычистили — там теперь одни комсомолки работают. Ну, она в школы перешла по физкультуре. Опять с детьми возится. Володя с Олей давно уже не в фиктивном, а настоящем браке. И волчонок уже есть. Верно, уже и позабыл, что Тумановым звался, А ей-Богу, Борис Лукьянович, хорошо это у нас с герлями повыходило. Вот, прошли вместе скаутские ряды в одной дружине, смотришь — симпатия появилась, потом любовь и теперь глядите, какие славные пары — любо-дорого посмотреть.
— Ну, а сами-то вы как живете?
— Я-то? — Широкое лицо боцмана расплылось в улыбке. — Черт его знает, кручусь как-то, теперь техник-строитель. Тоже хотел было в ВУЗ, да нашего брата не пущают. Нужна рекомендация общественных и партийных организаций, а тут, в Севастополе, каждая собака знает, что мы скаутами были. Нету хода вверх. Ну, да что! Теперь и инженеру не так чтоб очень сладко — ответственность адова: чуть что — а подать сюда Ляпкина-Тяпкина! Ага, недосмотрел, голубчик, а то и навредил, может быть? Тут тебе контрреволюцие экономическая и готова: пожалуйте бриться — за ушко, да в лагерь. Нет уж, Бог с ним! Может быть, лучше, что я не инженер.
— Ну, а Таня как?
— Танюшечка? — переспросил Боб, и нежная улыбка осветила крупные черты его лица. — Да ничего, спасибо попрыгивает, дочку няньчит. Я ведь уже счастливый отец семейства. Голодно — это верно. Но знаете, Борис Лукьянович, за что я скаутингу бесконечно благодарен, — вот за этот запас бодрости и жизнерадостности, который мы все получили в отрядах. Ей Богу, без этой, вот, бодрости в советской жизни прямой путь — петля…
— Ну а ГПУ вас не цапнуло?
— Как же, как же. Разве-ж оно нас когда-нибудь забудет? Я, вот, 3 месяца отсидел. Да и другие тоже почти все попарились. Но в ссылку никто не поехал. Видно, без вас, Лидии Константиновны, да Володи ГПУ не так уж опасалось севастопольцев. Пронесло как-то.
Поезд подходил к моему Орлу. Мы сердечно распростились, и я вышел на перрон. Круглое лицо Боба дружески улыбалось мне из окна вагона.
— Кого увидите там — мой привет и поцелуй!
— Есть, есть! — по морскому ответил боцман. — Все расскажу! Вот ребята довольны будут! «Живого дядю Боба видал!»
Прозвучал последний звонок, и ему ответил протяжный гудок паровоза.
Поезд медленно тронулся.
— Да, да, дядя Боб! Самого главного-то я вам и не успел сказать! Помните нашу скалу в Георгиевском монастыре? Где мои моряки скаутский значок высекли?
