Аркадий Белинков - Юрий Тынянов
*** См. Н. С. А ш у к и н, С. Г. А ш у к и н а. Крылатые слова. М., Гослитиздат, 1955, стр. 581.
Вересаев глубоко ошибается, видя свою задачу только в том, чтобы показать читателю "живого человека, а не иконописный лик поэта", и ошибается он дважды: потому что так называемый "живой человек" в его книге - это собутыльник Каверина, партнер по картам Великопольского, любовник la Princesse Nocturne, двоечник, ветреник, честолюбец и потому что он сам создал несуществующую альтернативу - или "живой человек", или "иконописный лик". Слово "живой" - подлежащее всей вересаевской концепции: "Меня особенно интересовал он, как живой человек...", "Пушкин встает совершенно как живой. Поистине живой Пушкин...", "В этой книге перед нами живой Пушкин..."
В полемике с Вересаевым самым неправильным было то, что задача составителя сборника избранных документов о жизни Пушкина оказалась понятой с совершенно неуместной широтой. От свода документов, не претендующего на исчерпывающий ответ, стали требовать по меньшей мере наискорейшего способа решения всех вопросов пушкиноведения. Вересаев был серьезным человеком и не ставил себе смехотворных задач. Что же касается полемики, то некоторые оппоненты Вересаева тоже лишь делали вид, будто они рассчитывают сразу получить все ответы. Уж они-то не были наивными людьми и желали иметь лишь один ответ: как лучше получить аккуратного писателя, чтобы по этому образцу получать и других.
Исторический герой мог быть понят только в его труде, и его достоинства и недостатки измерялись ценностью сделанного им. В историческом романе главным стало дело исторического героя, и поэтому в романе о государственном деятеле решающим оказались не остроумные ответы послам, а его государственное дело и в романе о писателе - не его любовные истории, а книги, которые он написал. Исторический роман становится повествованием о деле жизни человека.
Но все это было не всегда так. Бывали годы, когда все это представлялось сомнительным, и в такие годы литература уходила от реального исторического героя и вместо реальных людей наспех писала жития святых, которые не делали ничего такого, что поставило бы потомков в неловкое положение. В связи с этим возникло несколько недоумений и даже загадок. Особенно трудной загадкой оказалась следующая: как эти недалекие люди могли написать такие замечательные книги, выигрывать войны, открывать материки и обыгрывать в шахматы?
Тынянов понимал, что все написанное об историческом герое имеет значение только в том случае, если объясняет его дело. Любовное увлечение полководца представляет интерес лишь в связи с выигранным или проигранным им сражением. Все поступки человека находятся в определенных зависимостях между собой. Они могут или помогать, или мешать главному делу, но не иметь отношения к нему они не могут. В задачу исторического романиста, как ее понимал Тынянов, входит установление связи между главным делом и остальными делами человека, между ним и современниками, эпохой, историей. Отдельно "человека" и отдельно "исторического деятеля" не существует. "Дитя ничтожное мира" и человек, который "памятник себе воздвиг нерукотворный", неминуемо связаны между собой. Жизнь поэта не делится на "поэзию" и "правду", а если и делится, то всегда его "поэзия" производное его же "правды" - жизни.
Я не хочу, чтобы серьезная литературная дискуссия тех лет сейчас показалась лишь спором о словах. Спор был не о словах. Спор был о хрестоматийном глянце: какая нужна литература - с хрестоматийным глянцем или без него.
В таком споре, конечно, Тынянов и Вересаев не были противниками. Их разделяли более скромные и менее очевидные предметы: жизнь героя и дело жизни героя.
Роман Тынянова о далеком прошлом был полемически направлен против ложных представлений о "живом человеке" в современной литературе и против столь же ложных в истории. Конкретным адресатом был Вересаев. О своих намерениях Тынянов говорит совершенно недвусмысленно, он стремится "снять грим, наложенный на великого поэта усилиями комментаторов, развеять дым легенд, окружающих его имя. Живой Пушкин, а не "Пушкин в жизни" - вот что интересует Тынянова; в противном случае творческая судьба поэта выпадает из поля зрения читателя, остаются в памяти лишь бытовая обстановка, бытовые аксессуары. Разве не случайно то обстоятельство, что в известном труде Вересаева Пушкин, как поэт, почти не фигурирует?"*
Тынянов соединил дело поэта с его жизнью. Это выходило за пределы частного пушкиноведения и вводило тыняновский роман в русло историко-литературного процесса 30-х годов.
Написанные в те же годы романы И. А. Новикова "Пушкин в Михайловском" и "Пушкин на юге" возвращают нас к самой уязвимой части концепции Вересаева.
Вересаев это почувствовал и оценил в творчестве Новикова именно то, что он "способен даже самого неподготовленного читателя заставить полюбить Пушкина не только в его творчестве, но и в жизни"**.
* Л. Д е л ь м а н. Встречи с Ю. Тыняновым. "Литературная газета", 15 ноября 1935 года, № 63 (554).
** Цит. по книге С. М. Петрова "Советский исторический роман" (М., "Советский писатель", 1958, стр. 232), в которой слова Вересаева приведены лишь в качестве похвалы. С. М. Петров, очевидно, не считает, что романы Новикова выглядят очень художественными лишь на фоне исторических сочинений В. Авенариуса.
Отличие книг Новикова от книги Вересаева в том, что у Новикова стихи представлены обильно. Но вместо одного Пушкина у Новикова их сразу два: один - поэт, другой - человек. Соединяются они сообщением о том, что этот человек написал это стихотворение. Ощущения естественного следствия того, что такой человек в таких обстоятельствах должен был написать такое стихотворение, нет.
При всех достоинствах романов, написанных человеком, любящим Пушкина и знающим наизусть многие его стихотворения, необходимо сказать, что эти романы написаны ошибочным методом.
Метод заключается в следующем: выбираются наиболее существенные, по мнению автора, для описываемого периода стихотворения, и на этих опорных точках строится жизненный путь поэта. Романы Новикова представляют собой антологию из полусотни законченных стихотворений и стихотворных отрывков Пушкина, между которыми рассказано о событиях, игравших более или менее существенную роль в жизни автора этих стихотворений и отрывков. О событиях рассказано разными способами, с пейзажами и метафорами или без них. Повествование Новикова представляет собой комбинацию разыгранных в лицах эпизодов и повисших на них примечаний, набранных мелким шрифтом. Мелкий шрифт - это информация - в контексте она звучит как прозаизм - о том, чем вызвано выше- или нижеупомянутое стихотворение. Комбинируются разыгранные в лицах эпизоды и примечания к ним следующим образом:
