Иван Бларамберг - Воспоминания
Позднее я получил от его величества дорогое кольцо с бриллиантами и именной шифр царя.
В первых числах мая на Марсовом поле состоялся ежегодный парад гвардии. Был ясный, теплый день, и войска прошли два раза с громким «ура!» перед государем, ее величеством императрицей и двором (который наблюдал за этим зрелищем из шатра). Более великолепных войск, чем эти (их было около 40 тыс. человек), вряд ли где увидишь еще.
Я выехал из столицы 9 мая, несколько дней провел в Москве, 13-го побывал в театре, не догадываясь, что в это время у меня родилась вторая дочь. Далее я отправился через Нижний Новгород, где навестил своего друга Владимира Даля, в Казань. Там я остановился у профессора Эверсмана, осмотрел старинный татарский город, а затем продолжил свой путь через быстро текущую Каму в Оренбург, куда прибыл 21 мая, в день именин своей супруги. Мать, а также новорожденная Ольга вместе с другими тремя детьми были в полном здравии, и я был рад снова оказаться среди своих.
Во время моего отсутствия в Оренбург приехал лейтенант Алексей Бутаков[136] с двумя другими морскими офицерами и десятью матросами, чтобы построить вторую шхуну, названную «Константин». В состав ежегодного обоза, отправляемого в степь со строительными материалами и провиантом, было включено множество телег с разобранными конструкциями «Константина». Генерал Обручав сопровождал караван в степь и вернулся из Орска лишь через восемь дней после моего возвращения в Оренбург.
Я доложил ему о результатах своей поездки в столицу и успокоил его относительно предстоящей войны в Европе. Между тем к нам незаметно подкрадывался иной страшный враг, вызвавший огромные опустошения по всей России и особенно в Оренбурге, — холера, которая быстро шла от Каспийского моря на север, по Волге и Уралу.
Сначала до нас доходили слухи об отдельных случаях заболевания, тем не менее были приняты необходимые меры предосторожности. Генерал Обручев отправил свою семью в леса Башкирии, в так называемый Пчелиный двор у Стерлитамака, куда он позднее сам отбыл на 14 дней.
В июне началась сильная жара, и холера стала быстро распространяться. Поскольку население города состояло в основном из служащих (военных и гражданских), они не могли покинуть Оренбург; кроме того, в трех слободах жили казаки и солдаты со своими семьями, большей частью бедные люди, которые также держались за свой очаг. Те, кто имел средства, покинули город, чтобы поселиться на природе в Башкирии. Моя семья в начале лета сняла просторную квартиру за городом, в так называемом Царском саду, напротив большого госпиталя. Я остался с денщиком и кучером в нашем городском доме; вечером, после службы, я выезжал за город к семье, но ночевал всегда в городе. Просторный башкирский караван-сарай за городом был отведен под холерный госпиталь, куда доставляли для лечения бедноту.
В начале мая я отправил почти всех топографов и многих офицеров на съемки в башкирские и киргизские степи, так что в Оренбурге остались только несколько молодых топографов и некоторые офицеры.
Каждое утро, в 9 часов, я отправлялся в свое управление заниматься текущими делами, в 2 часа дня приходил кучер, чтобы доставить меня за город к семье.
Как только я выходил из управления на улицу, меня обдавал горячий ветер, дувший словно из печи. Над городом, окруженным валами, постоянно висело облако мелкой пыли. Воздух был раскален, термометр показывал 33° по Реомюру в тени. На улице ни души, кроме похоронных шествий и врачей, которые ездили в своих легких экипажах к холерным больным. Наконец число жертв возросло настолько, что их вывозили на кладбище без всякого обряда. Несколько врачей умерли, другие заболели, и в конце концов остались только два или три врача на тысячу больных и более. Среди этих немногих особенно выделялся доктор Майдель. День и ночь он не вылезал из своих дрожек, ездил по округе с карманами, полными холерного порошка, который он каждое утро брал сотнями пачек в государственной аптеке. У него едва хватало времени навещать всех своих больных, очень часто при повторном посещении он находил их уже мертвыми. Целые семьи из 12 человек умирали. Вообще, это было страшное время. Я имел обыкновение каждое утро за завтраком выпивать два стакана свежего некипяченого молока и чувствовал себя хорошо при этом. Однако доктор Майдель посоветовал мне заменить лоха молоко чаем. Моя жена также досаждала мне просьбами больше не оставаться на ночь в городе. Я уступил ее просьбам, хотя и не боялся заразиться, потому что был фаталистом, подобно мусульманам, которые твердо верят в предначертание. Если мне суждено умереть, то не помогут никакие меры предосторожности. Я переселился за город и ежедневно приезжал оттуда на четыре часа в управление. Я заходил на городскую квартиру, где всегда все было в порядке. Мы придерживались строгой диеты: чай со сливками утром и вечерам, на обед мясной бульон, жареные цыплята и красное вино. Поскольку, однако, вместо свежего молока я пил по утрам чай, то заболел холериной, которую наш врач вылечил за восемь дней. Только наша старая няня, которая очень привязалась к детям, почувствовала себя плохо. Она решила поехать, несмотря на наши просьбы и предостережения, в город к дочери и умерла от холеры через два дня.
Каждый день мы слышали о друзьях и знакомых, которых уносила холера. У богатого винодела Звенигородского имели обыкновение собираться по вечерам несколько домашних друзей, чтобы сыграть свою ежедневную партию в вист; из восьми игроков остался в живых лишь сам хозяин, все остальные умерли за несколько дней. Не хватало гробов, и мертвых из холерного госпиталя арестанты дюжинами вывозили каждую ночь на телегах. Их бросали в большие ямы, засыпали негашеной известью и затем закапывали. В церкви иногда стояло до 15 гробов с покойниками, которых должен был отпевать священник; это делалось en bloc[137] и быстро, так как место увезенных гробов вскоре занимали новые. Я могу лишь с содроганием вспоминать это страшное время. Однажды в воскресенье, когда холера достигла своей высшей точки, в казачьей слободе возник большой пожар, и, так как тушить было некому, сгорел 31 дом. Комендант генерал Лифланд, попытавшийся потушить пожар своими насосами, вернулся к себе больным и через три часа умер.
Когда холера стала уже отступать, из Пчелиного двора вернулся наш начальник, но не в город. Он приказал поставить себе несколько кибиток на Маяке, в 5 верстах от города, недалеко от берега Сакмары, и жил там с двумя слугами и поваром до конца августа. Он не показывался и на улицах Оренбурга, пока не окончилась эпидемия. Примерно из 18 тыс. жителей холера унесла за шесть недель 2800 человек.
