Моисей Кроль - Страницы моей жизни
Узнал я также, что Центральный комитет партии серьезно занят вопросом, как поставить в широком масштабе партийную работу среди рабочих. Проектировали приступить к изданию специальной рабочей газеты, и тут же Минор и Гоц предложили мне взять на себя снабжение этой газеты надлежащей информацией. Я охотно принял это предложение.
Прожил я в Женеве три дня, и каждый день я проводил с товарищами по нескольку часов. И немалую часть этого времени мы посвящали обсуждению партийных вопросов теоретического и практического характера. Покинул я Женеву с чувством, что я душевно освежился.
В конце августа нам предстояло проститься со Швейцарией и вернуться в Петербург.
Мы стали уже собираться в обратный путь, когда к нам в Беатенберг приехали неожиданно Гоцы – Михаил Рафаилович и Вера Самойловна. Они остановились в нашем отеле, и мы провели вместе целые сутки. Они, оказывается, ехали в Берлин, чтобы встретиться там с родителями Гоца, а попутно завернули в Беатенберг, чтобы повидаться со мною и женою. Я никогда не забуду, в каком чудесном настроении был в тот день Михаил Рафаилович. Он говорил без конца, рассказывал нам разные истории с такой живостью и таким юмором, что мы покатывались со смеху. Мы много гуляли в тот день, и Гоц пел нам разные песни. От него веяло юношеской жизнерадостностью, и если бы посторонний человек в тот день видел и слышал Гоца, он никогда бы не поверил, что этот человек имел за собою смертный приговор, замененный многолетней каторгой, что он отбыл пять лет каторги и что после всего этого он снова стал во главе революционной партии, которая заставляла трепетать всемогущего российского самодержца и его министров.
Мы расстались горячо по-товарищески, и я не предчувствовал, что больше его никогда не увижу. Преждевременная смерть после операции отняла его у нас, его друзей, и лишила партию огромной нравственной и умственной силы.
Наша девочка ожила, моя жена тоже окрепла и поправилась. А я сам чувствовал, что ко мне вернулась моя былая бодрость и работоспособность. Поездка в Швейцарию дала нам больше, чем мы ожидали, и мы возвращались в Петербург в самом лучшем настроении. Я соскучился по работе и строил разные планы относительно того, как распределю свои занятия, но в Петербурге меня ожидал очень неприятный сюрприз. Через несколько дней после своего возвращения домой я заметил перед домом, где я жил, две подозрительные фигуры. Мой опытный глаз тотчас же определил, что это плохой признак. Я принял меры, чтобы проверить, насколько справедливы мои подозрения, и результаты моего расследования оказались весьма печальными. Я убедился, что у здания, где помещалось Общество юго-восточных железных дорог, тоже стоят охранники. И это было не все – отправляясь на службу и возвращаясь домой, я заметил, что двое шпиков следуют за мной по пятам. Первые несколько дней я старался себя уговорить, что это временное явление: жандармы, зная что я приехал из-за границы, установили за мною на всякий случай слежку, но когда я убедился, что шпионы гонятся за мною, как гончие собаки, не выпуская из глаз ни на минуту, я понял, что дело гораздо серьезнее, чем я думал вначале. Это мне напомнило, как шпионы за мною следили в Одессе перед моим арестом. И тогда я почувствовал, как преступно неосторожно я вел себя в Швейцарии. В Беатенберге я встречался с Плехановым и Бурцевым, а в Женеве я целые дни проводил с членами Центрального комитета партии социалистов-революционеров. Конечно, департамент полиции был об этом осведомлен, так как и в Беатенберге и в Женеве было немало тайных его агентов. И я обо всем этом не подумал, а мои товарищи, старые конспираторы, как-то тоже очень легкомысленно отнеслись к частым встречам со мною. Я был вне себя, что мы все допустили такую непростительную ошибку. Но было слишком поздно каяться в своих ошибках.
При таких обстоятельствах не могло быть и речи о том, чтобы я выполнил данные мною обещания. Я был уверен, что меня арестуют, и, не желая никого компрометировать, я прервал всякие сношения с друзьями и знакомыми, имевшими какое бы то ни было отношение к партийной работе. Я никуда не ходил и не принимал гостей у себя. Я посещал только место своей службы и учреждения, куда я должен был ходить по своим адвокатским делам, – министерства, Сенат и другие. Три месяца шпионы за мною следовали по пятам, куда я бы ни ходил, и все это время я думал: почему же меня не арестуют? Чего они ждут?.. На душе было тяжело: я знал, что раз меня арестуют, то, продержав довольно продолжительное время в тюрьме, в лучшем случае сошлют в какую-нибудь глушь, и меня мучила мысль, что я не успел еще ничего сделать для партии, а расплата уже готова.
Три месяца я находился на положении зверя, травимого охотниками, но в один прекрасный день я не нашел своих преследователей на их обычном посту, ни возле своего дома, ни у места своей службы, – следившие за мною охранники тоже исчезли. Я не верил своим глазам. Но, может быть, это хитрый прием, чтобы обмануть мою бдительность, подумал я. Прошли три, четыре дня, неделя, а шпионов нигде не было видно. Я всячески старался их обнаружить, не веря, что слежка прекращена, но ничего подозрительного нигде не находил. И я наконец пришел к заключению, что охранникам было приказано оставить меня в покое. Почему жандармы меня не арестовали? Чему я обязан таким «гуманным» с их стороны отношением ко мне, я до сих пор объяснить не могу. Все же я еще не скоро восстановил свои сношения с активными членами партии, опасаясь повредить им. Только с одним из них я встречался и то в совершенно нейтральных местах. Это был Александр Исаевич Гуковский. Мы оба посещали одни и те же конференции помощников присяжных поверенных, а также собрания союза писателей, и там мы могли беседовать о чем угодно, не обращая на себя особого внимания. К Гуковскому я питал искреннюю симпатию. Он был очень хорошим человеком, к тому же образованным и весьма умным. И я любил с ним беседовать вообще и о партийных делах, в частности, тем более что он был о них прекрасно информирован.
Как-то весною 1903 года, Гуковский при встрече со мною предложил мне прийти к нему в определенный день и час. «Мне надо с Вами переговорить по одному очень серьезному делу», – сказал он. Я, конечно, обещал придти, и в назначенное время я был уже на его квартире. К великому моему удивлению, я застал у Гуковского совершенно незнакомого мне человека. «Странно, – подумал я, – он хочет со мною поговорить об очень серьезном деле, а я нахожу у него совершенно чужого человека».
Гуковский точно прочел в моих глазах мою мысль и поспешил меня успокоить:
– Это товарищ, Иван Николаевич, он свой человек.
