Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой
Обычное кофепитие превращалось в прекрасный ритуал.
Знаменитые обитатели Рузы, Светланов или Плисецкая стремились к ней не для того чтобы исполнить долг перед памятью великого композитора, но чтобы полюбоваться ею, поговорить с ней, вкусить радость общения с необыкновенной блистательной умной женщиной. Не раз была этому свидетельницей.
Даже привычные с детства река, лес, – всё становилось новым, нарядным. И чувство царящей кругом благодати и благодарности природе обострялось. Она радовалась всему. Мы по длинной и довольно крутой горке спускались вниз к реке, брали лодку, она легко вступала в лодку, присаживалась на скамейку, я гребла, и мы блаженствовали и ощущали благодать соединения с удивительной подмосковной природой, мы причаливали в моем любимом крошечном заливчике, выходили на тёплый песок и вели самые душевные разговоры. Несколько раз Лина Ивановна привозила с собой и Серёжу, ему было 16 лет, и по этому его возрасту я могу с уверенностью сказать, что однажды, во всяком случае, это было лето 1970 года.
Во время прогулок мы много говорили обо всём, о новых книгах, об изменениях в обществе, опять пошедшем вспять после оттепели. Её суждения часто бывали нелицеприятны, никакой особой снисходительностью или ложным сочувствием к сильным мира сего или пошлости окружающих она не отличалась. Острая на язычок, находящаяся в полном соответствии с происходящим (как говорят теперь, адекватная), она уж никак не была идиллична.
Зоркий взгляд настоящего художника помог бы описать её так, как она того заслуживала. Лина Ивановна стоит передо мной как живая, миниатюрная, не худенькая, с шапкой чёрных кудрей с проседью, с чёрными горящими глазами, с характерными чертами очень красивого лица: нос маленький, прямой, изящный, узкий, с изысканным рисунком ноздрей, прекрасные пропорции лица, – во всех точёных чертах сквозила порода, облик римско-испанский, романский, но с дуновением холодного ветерка Польши, утончённостью Франции. Горячая как испанка, мудрая на средиземноморский манер, независимая по-галльски, своенравная по-польски. И в чёрном с белой норкой и «бриллиантовыми» пуговицами пальто у колонн Большого театра, или в строгом английском костюме, в пёстром летнем платье или дома в брюках, – всегда безупречная, естественная, независимая, свободная, – такое вот особое создание.
Кстати говоря, в Рузе она любила гостить у нас, хотя Т. Н. Хренников по первому слову давал ей коттедж, и Святослав с Надей и Серёжей, бывало, тоже там жили.
Но как бы она ни наслаждалась природой средней полосы, больше всего она любила море и без него не представляла себе лета.
– Я знаю, что она очень любила ездить повсюду. Ты проводил с ней когда-нибудь летние месяцы? – спросила я Серёжу.
– Она ездила и по России, и в Прибалтику, совершенно не была снобом, – не то чтобы хотела непременно только в Париж или Нью-Йорк. Она ездила и в Польшу, и в Чехословакию, и всюду проявляла интерес к странам, к людям, к культуре.
– Помню, она находила много общего с моей мамой в любви к морю. Святослав Сергеевич тоже говорил мне, что жизни без моря она просто не представляла себе.
– Однажды она взяла меня в Коктебель, в Дом творчества писателей. Само собой разумеется, что она быстро завоевала симпатии Марии Степановны[106]. Ей было уже под семьдесят лет, но мы с лёгкостью поднимались вместе на Карадаг, она заплывала далеко в море, плавала без устали. Очень любила море и очень хорошо плавала. По-моему, мне рассказывали, что однажды из-за своей любви к морю чуть не погибла. Это было где-то в Америке, она заплыла далеко в море – я, правда, не думаю, что это было в Нью-Йорке, поскольку океан достаточно холодный, – и её подхватило течение и унесло. В последний момент – она уже не могла держаться на воде – её выловили рыбаки. Это было в юности.
После свадьбы Оли Янченко она поехала с ней в Одессу, там она просто замучила всех (при том, что все были моложе и крепче её) тем, что хотела осмотреть ВСЕ места, лазила по скалам над морем, Оля её поддерживала, потому что в любой момент можно было сорваться, но она всё равно каждый раз должна была подняться на самый верх.
Она несколько раз была в Коктебеле, купила машину, и в компании друзей они отправились путешествовать на юг. Сыновья к ней приезжали и в Коктебель. Она дружила там с Габричевскими, он читал в архитектурном институте, где учился Святослав, был другом и поклонником Г. Г. Нейгауза и С. Т. Рихтера, его жена была талантливой художницей.
Вместе с семьёй Святослава Лина Ивановна ездила и в Дилижан, где в это время жил Сарьян, и в Сухуми, и в Крым, одно лето гостила у Расула Гамзатова. Они познакомились в каком-то санатории. Гамзатов – широкая натура – ей симпатизировал и пригласил в своё имение. Он тоже был ей симпатичен.
Мы, бывало, навещали её в крохотной квартирке на Кутузовском проспекте. И внуки, и сыновья, и друзья постоянно сетовали на то, что квартирка была маленькая и никак не подходила для жизни вдовы Прокофьева. И в самом деле это, конечно, было так. Однокомнатная квартирка не вмещала ни друзей, ни родных, ни почитателей композитора. Лина Ивановна её стеснялась и принимала в ней только самых близких людей. Но когда я впервые переступила порог этого последнего в СССР жилища Лины Ивановны, меня совсем не поразили его маленькие размеры. Мне это жильё показалось необычным, красивым, наполненным массой интереснейших вещей, картин, пластинок, книг, пронизанное запахом кофе. Как же я удивилась, когда нашла полное подтверждение своего впечатления у Сергея Святославовича Прокофьева. Быт Лины Ивановны состоял в его отсутствии. Ничто не говорило в этой квартирке о развёрнутом домашнем хозяйстве, необходимых продуктах и пр. В еде Лина Ивановна проявляла полную аскетичность. Хозяйка жила другими идеями.
По поводу быта Лины Ивановны Соня тоже внесла некоторую ясность: «Она очень часто обращалась ко мне за помощью, но у неё была ещё одна помощница, портниха Маша, которая ей шила и была близким другом Лины Ивановны. Никакой домработницы у неё не было, и Маша играла в её жизни большую роль, – действительно, помогала, делала покупки, – в общем выполняла всю работу по хозяйству. Хоть квартира у Лины Ивановны была маленькая, но вещей разного рода там было очень много. Квартира была настолько маленькая, что однажды некий иностранный гость, оперевшись, как ему казалось, на стену гостиной, нажал спиной на дверь и чуть не упал в туалет».
Лина Ивановна с течением времени всё больше доверяла мне и постепенно стала рассказывать о своём желании уехать из СССР. На этом пути она встретилась с невидимыми, но легко угадываемыми препятствиями. Конечно, Лина Ивановна не выходила из поля зрения Органов Госбезопасности, и они вовсе ничего не хотели делать, чтобы облегчить ей выезд. Она посылала ходатайства и письма в высшие инстанции КГБ, ей месяцами не отвечали, но потом, когда удавалось спросить кого-то из них о результатах, ответ всегда был один и тот же: «Почему вы обращаетесь к нам? Мы совершенно ни при чём. Хотите ехать, езжайте». Это было принятое издевательство. Каждый понимал, что заграничный паспорт с визой можно было получить ТОЛЬКО через КГБ. Так проходили годы. Сменяли друг друга наши дряхлые вожди. Когда КГБ возглавил Ю. А. Андропов, впоследствии процарствовавший всего два года ввиду тяжёлой болезни почек и писавший стихи, Лине Ивановне, как я уже говорила, посоветовали обратиться с письмом непосредственно и лично к нему.
