Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет
Вы носили медальон в виде Африки?
– Я и парочка других моих друзей. И мы ходили на тусовки.
Ого!
– Помню, у меня были часы, как у Флэвора Флэва[306]. Часы были такие большие и смешные… Они были чертовски огромными. И мы с моим другом в одинаковых спортивных костюмах Nike и с крутыми прическами пошли на тусовку, и над нами ужасно смеялись. И мы чуть не сбежали с тусовки.
Помню того парня, который прыгал перед моим другом и кричал что-то вроде: «Да, па-а-а-а-рень! Что ты знаешь о хип-хопе, белый па-а-а-а-рень?!»
Должно быть, там развернулась драма с вашим африканским медальоном?
– Я попытался объяснить моим черным друзьям, которые считали, что я не должен был носить его… я сказал: «Послушайте, я люблю эту культуру, я ушел в нее с головой». Но когда ты – подросток и на самом деле ни в чем не уверен, еще не узнал жизни, ты не знаешь, как полнее себя выразить. Ты пытаешься самоутвердиться и застреваешь на таком вопросе: кто я как человек? Когда я гулял в пригородах, меня прозвали «ниггером», а когда я прогуливался по Детройту, на меня наезжали за то, что я белый. И я испытал этот кризис идентичности: «Неужели мне действительно нельзя притрагиваться к микрофону? Неужели это не для меня?»
И вы все это чувствуете как белый рэпер, пытающийся вписаться в эту черную культуру?
– Даже формируясь как подросток, будучи новичком в школе, подвергаясь насмешкам и нападкам. Подростки испорчены, подростки жестоки с другими подростками. Пройти через школу очень трудно. Любой вам это скажет. Я не умел давать отпор до семнадцати-восемнадцати лет. Я изменился только лет в девятнадцать, когда меня подзывали и говорили: «Йо, я сделаю котлету из такого-то и такого-то, можешь мне подсобить?» Они знали, как я дерусь. У меня был друг Гуфи Гари. Он позвал меня и сказал: «Йо, на меня только что наехали в „Бургер Кинг“». И я сказал: «Ладно, Пруф, мы пойдем и сразимся за Гуфи Гари. Садись в машину. Поехали». Потом оказалось, что я стал агрессором, в котором трудно было узнать того одинокого мальчика, каким я был несколькими годами раньше, когда никому не причинял вреда и не накликал на себя беды.
Когда-то имя Эминем временами появлялось в полицейских протоколах, но с той поры вы сознательно переменились.
– Да. По окончании моего испытательного срока, помню, я сказал себе: «Я больше никогда с этим не свяжусь. Меня научили подставлять другую щеку». Я стал боксировать, просто чтобы снять стресс. Кроме того, старался вести трезвый образ жизни, стать взрослым и просто стать деловым человеком. Я не говорю, что во мне этого нет. Не говорю, что я все еще в поисках себя. Но все изменилось.
Мне хочется только записывать песни, быть уважаемым, веселиться, наслаждаться жизнью и смотреть, как подрастает моя дочь. Я не вижу себя гангстером; я вижу себя человеком, над которым не будут смеяться и издеваться. Если я почувствую, что на меня нападают и кто-то начинает меня задирать, то это уже другая история. Но я просто пытаюсь делать то, что делаю, быть уважаемым – вот и все.
Боно
Интервьюер Ян Саймон Веннер
3 ноября 2005 года
Каким было ваше детство в Дублине?
– Я вырос в среде, которую вы назвали бы средой «ниже среднего класса». В Америке ей нет эквивалента. Высший рабочий класс?.. Но наша улица была красивая, и жили там хорошие люди. И все же, если быть честным, не покидало ощущение, что за углом подстерегает опасность.
У нас был вполне обычный дом с тремя спальнями. Третья спальня, размером примерно с буфет, называлась «комнатой-ящиком» – вот в ней-то я и жил. Мама рано ушла из жизни, умерла на могиле своего отца. Так что я потерял в течение нескольких дней и деда, и маму, и потом дом стал мужским. Мы были три мачо, как вышло, – и этим объясняется все. Агрессивность – то, с чем я пытаюсь справиться до сих пор. Этот уровень агрессии, внешней и внутренней, ненормален и мне несвойствен.
Вот вы такой смышленый, боевой тинейджер, и живете в таком месте, которое, похоже, предоставляет вам очень мало возможностей. Обычное отношение к вам со стороны отца – вполне ирландское отношение – выражалось так: «Блин, кем ты себя мнишь? Спустись на землю». Правильно?
– Боб Хьюсон, мой отец, родился в центре Дублина. Простой дублинец, но любит оперу. Он – самоучка, повернут на Шекспире. Его страсть – музыка, он – великий тенор. Его жизнь омрачает то, что он не учился играть на фортепьяно. Странно, но детей не поощряли мечтать о большом – в плане музыки или в ином. Мечта означала разочарование. И этим, конечно, объясняется моя мегаломания.
Да, я с раннего детства проявлял смекалку. Потом, подростком, я прошел через довольно мучительную стадию, когда я думал, что глуп. Учеба в школе пошла кувырком. Я не мог сосредоточиться…
Похоже, назревала безвыходная ситуация.
– У нас была уличная компания, очень веселая – просто нереальная. Мы были фанатами «Монти Пайтона»[307]. Мы ставили спектакли в городском центре Дублина. Я влезал в автобус со стремянкой и электродрелью. Жуткая глупость. Юмор стал нашим оружием. Просто стоял там, с дрелью в руке, и не двигался. Дурацкое подростковое кривляние.
Просто, чтобы провоцировать людей? Такой спектакль?
– Такой спектакль. Мы выдумали этот мир и назвали его «Липтон виллидж». Когда мы занялись этим, мы были подростками – такой была наша попытка справиться с превалирующей ментальностью футбольного хулигана.
Драк было много?
– О, да. Распорядок дня часто разбивался вдребезги, когда налетали банды из соседних кварталов. Когда вас спрашивали, откуда вы, надо было умудриться дать правильный ответ, не то будет худо. Чем сильнее они нас били, тем более странной и нереальной была отдача.
То есть я с моим другом Гугги – мы и теперь закадычные друзья – дрались довольно хорошо. Могли защититься. Но если одни из нас сами были способны на насилие, то другие – нет. С таких просто спускали шкуру. Мне представлялось это нормальным. Я вспоминаю невероятные уличные сражения. Помню одного недоумка, который хотел со всей силы ударить меня железным прутом по голове – я тогда поднял над головой крышку от мусорного бака, и это меня спасло. Подростки не думают, что кто-то – или они сами – могут умереть.
Значит, это был такой подростковый мятеж?
– Не знаю, был ли это мятеж. Это был механизм защиты. Мы смеялись над тем, что люди пьют. Мы не пили. И мы считали, что мы лучше тех людей, которые вываливались из пабов по вечерам в пятницу и блевали на тротуар.
Вы были бандой умных подростков?
