Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет
Но это подстегивает – увидеть, как новая гитарная музыка творится по вашему образцу?
– В том-то и дело. Мы для других – то же самое, чем был для нас Мадди Уотерс. То, что вам захочется написать на своем надгробии как музыканту, старо как мир: ОН ПЕРЕДАЛ СВОЙ ОПЫТ. Жду не дождусь, когда увижу этих ребят, – они словно мои дети, понимаете?
Я не чемпион игры на гитаре. Гитара – один из самых компактных и сильных инструментов. И я все еще на ней играю, потому что, чем больше играешь, тем больше учишься. На днях я подобрал новый аккорд. Я подумал: «Черт, если бы я знал его раньше…» Гитара тем и прекрасна. Тебе кажется, что ты ее знаешь насквозь, а в ней еще столько неизведанного. Я смотрю на жизнь, как будто она состоит из шести струн и двенадцати ладов. Если я не смогу выжать все из инструмента, тогда об остальном и говорить нечего.
Многих людей, с которыми вы прожили часть вашей жизни в составе группы The Rolling Stones, уже нет в живых. Кого вам особенно недостает?
– Кончина Иэна Стюарта была тяжелым ударом. Я ждал его в отеле в Лондоне. Он собирался сходить на прием к врачу, а потом ко мне зайти. В три утра позвонил Чарли: «Ты все еще ждешь Стю? Он не придет, Кит». Стю был как отец. Он всех нас объединял. У него было большое сердце. Когда другие люди становились жадными и завистливыми, он мог быть выше этого. Он многому научил меня, например тому, как набрать воздуха в легкие, прежде чем взяться за какое-либо дело. Заметьте, это не всегда срабатывало. Но я уловил суть.
Грэм Парсонс – я рассчитывал, что мы долгие годы будем работать вместе, потому что все выглядело многообещающе. Я не думал, что он ходит по краю пропасти. Я пошел в сортир, когда мы выступали в Инсбруке, Австрия. Отливаю, и тут входит Бобби Кис. Он говорит: «У меня для тебя плохая новость: Парсонс умер». Мы собирались провести ту ночь в Инсбруке. Я сказал – к черту. Взял напрокат машину, и мы с Бобби поехали в Мюнхен и стали ходить по клубам – пытались забыть об этом на день или два.
Вы думаете о собственной смерти?
– Пусть другие об этом думают. Некоторые этим годами занимаются. Вероятно, они – эксперты. Э, я был там: белый свет в конце туннеля и все такое – три или четыре раза. Но когда смерть отступает и ты возвращаешься – вот это шок!
Бытует шутка, что, несмотря на все запои и наркотики, которые вы употребляли, вы переживете тараканов и ядерный холокост. Вы всех переживете…
– Очень смешно, но я эту долю давно выбрал. Потому что меня не раз хоронили, а я продолжал жить. Поэтому я держу нос по ветру. Поверьте, я еще напишу эпитафии для всех вас.
Но я этим не бравирую. Никогда не пытался пережить других, просто чтобы потом в газетах написали, что я самый крепкий. Просто я такой. Единственное, что могу посоветовать, – познай самого себя.
Спустя сорок лет каждый вечер по два с половиной часа выступать на сцене – вот что значит смеяться последним…
– Возможно, в этом секрет. Хотите прожить долгую жизнь – вступайте в ряды The Rolling Stones.
Эминем
Интервьюер Туре
25 ноября 2004 года
Кто в вашей семье вас любил? Кто-нибудь из взрослых говорил вам что-то особенно приятное?
– Моя тетя Эдна, которая на самом деле моя двоюродная бабушка, и дядя Чарльз, мой двоюродный дедушка. Это было в Миссури. Они со стороны отца. Они обо мне очень заботились. Дядя Чарльз умер в 1992 или 1993 году, а тетя Эдна скончалась полгода назад. Ей было, кажется, восемьдесят шесть лет. Они были старые, но шалили вместе со мной; я проводил с ними уик-энды, они отвозили меня в школу, покупали вещи, разрешали смотреть телевизор и косить траву за пять долларов, водили на прогулки. С ними и моим дядей Ронни я чувствовал себя уверенно.
Они связывали вас с вашим отцом?
– Они говорили мне, что он был неплохой парень: «Не знаем, что говорила тебе мама, но он был хорошим парнем». Но отец много раз звонил, когда я бывал у них – возможно, я рисовал или смотрел телевизор, сидя на полу, – и ему ничего бы не стоило сказать: «Дайте ему трубку». Он мог бы поговорить со мной, рассказать о чем-нибудь. Потому что у меня не было никого в жизни, кого бы я мог назвать отцом. У мамы было много приятелей. Одних я не любил, другие были крутыми. Но они появлялись и исчезали. Отец моего младшего брата был, вероятно, ближе всего к моему представлению об отце. Он лет пять то появлялся, то исчезал. Он мог сыграть с нами в мяч, сводить нас в боулинг – сделать что-то, что все отцы делают.
В феврале прошлого года я видел, каким обходительным вы были, когда играли с Хэйли[303]. Многие разговаривают с малышами, но вы разговаривали с ней так, как будто она все понимает.
– Спасибо, что заметили. Мне просто хочется, чтобы Хэйли и моя нынешняя семья – дочь, племянница и младший брат – имели любовь и материальные блага – то, чего я был лишен. Но я должен быть с ними, а не просто покупать им вещи. Если я только заскочу на минутку и не побуду с моей дочкой и племянницей, то это равносильно тому, чтобы от них отказаться.
Они под вашей полной опекой?
– Племянница под моей полной опекой, а Хэйли я опекаю частично. То, что происходит в последние годы с моей бывшей женой[304], не секрет. Я не хочу ее оговаривать, но, когда она пустилась в бега от копов, у меня не было иного выбора, как занять ее место. Я всегда находился рядом с Хэйли, а моя племянница вошла в мою жизнь сразу же, как родилась. Она очень часто находилась рядом со мной и Ким, жила с нами всюду.
И ваш младший брат с вами живет.
– Я видел, как моего младшего брата «футболили» из одного детского дома в другой. Государство забрало его у родителей, когда ему было восемь или девять лет.
А вам сколько было?
– Двадцать три. Но когда его забрали, я всегда говорил, что возьму его, если буду в состоянии это сделать. Я пытался оформить полную опеку, когда мне исполнилось двадцать лет, но у меня не было средств. Я не мог его содержать. Я наблюдал за ним, когда он был в детском доме. Он был такой зажатый. То есть я всегда со слезами шел проведать его в детском доме. В тот день, когда его забирали, только мне разрешили его повидать. Пришли и забрали его из школы. Он не понимал, что за чертовщина происходит. В его жизни случилось то же самое, что и в моей. У меня была работа и машина, и мы с Ким переезжали из одного дома в другой, пытаясь платить за наем и сводить концы с концами. И тут родилась племянница Ким, а значит, и моя. Наблюдать, как ее переводят из одного дома в другой, было равносильно тому, чтобы наблюдать цикл превращения в трудного ребенка: «Старик, если я смогу, то прекращу все это дерьмо». И я смог это сделать.
