Валентина Пашинина - Неизвестный Есенин
Жара больше сорока градусов в тени, и мухи, комары и москиты делают жизнь непереносимой.
Театр заказан. Первый спектакль может быть дан только в следующую среду. Небеса знают, что мы будем делать до этого. Я только надеюсь, что мы сможем достаточно заработать, чтобы заплатить за поезд.
Страна — волшебная. Я никогда не видела цветов и фруктов в таком количестве. В Самарканде мы видели старинный храм, созданный китайской, персидской и арабской культурой; великолепные мозаики. И я посетила могилу Тамерлана и старый город сартов. Если бы были деньги, здесь восхитительные платки и шелка, но увы!!! С любовью, Айседора».
«Ташкент, понедельник, 19 июля, 1924. Дорогая Ирма, при пятидесяти градусах жары — половину времени без еды в жуткой комнате. Гостиница называется «Турицка»! Она должна бы называться «Клоповником». Я думаю, что мой последний час настал. Мейчик, ты помнишь, всегда был отчаянным повесой, и что же теперь с ним стало? Он без конца носится рысью за десять миль на почту, где получает до востребования ежечасные телеграммы о помощи от своей умирающей от голода жены. Можете ли вы достать для несчастной хоть немного хлеба? Миленький тоже получает достаточно «голодных» телеграмм, которые повергают его в ужасный мрак. Я провожу свои ночи в беспокойной охоте за клопами, слушая собачий лай. Это весьма забавно.
В среду первый спектакль, но — нет продажи. Миленький говорит это потому, что я надела смешную шляпу. Но я думаю, что люди здесь окаменели от жары. Как мы собираемся возвращаться, я не знаю. Второй класс, питание и багаж до Екатеринбурга стоят пятьдесят червонцев!!!»
«Екатеринбург, 28 июля 1924. Дорогая Ирма, мы приехали сюда скорее мертвые, чем живые, после пяти ночей на железной дороге, дважды меняя поезда и ожидая по целому дню в деревнях, где нет гостиниц. Последние день и ночь третьим классом без всяких запасов. Деньги на путешествие в последний момент получили от властей. Мы тщетно искали денег, которые, по словам И., пришли из Парижа».
«Екатеринбург, 4 августа 1924. Дорогая Ирма, когда я получила твое письмо, я как раз только что отослала тебе телеграмму в сорок слов, передающую мою регпимость покончить со всем и убраться куда-нибудь отсюда!!! Я все еще с беспокойством жду ответа…
Твое письмо звучит слишком хорошо, чтобы быть правдивым. Вышли мне телеграфом немного «динги», и я тут же буду в Москве, и пиши, пиши, пиши. У нас нет ни копейки! И я не знаю, что нам делать дальше…
Ты и представить себе не можешь, какой кошмарной может быть жизнь, пока не увидишь этот город. Возможно, что убийство здесь некоей семьи в подвале в стиле Эдгара Аллана По — причина того, что здесь так мрачно, а может, тут и всегда так было. Меланхолические церковные колокола звонят каждый час — страшно слушать. Когда идешь по улице, фараон вопит «права» или «лева» и наставляет на тебя свой наган. Ни у кого, по-видимому, нет ни малейшего чувства юмора.
Глава местных коммунистов сказал: «Как может Мейчик играть такую отвратительную музыку, как Лист или Вагнер!» Другой сказал: «Я совершенно не понял «Интернационал»!!!
Наши два спектакля с треском провалились, и, как обычно, мы сидим на мели и не знаем, куда идти. Здесь нет ресторанов, только «дома общественного питания», и нет парикмахеров. Единственный уцелевший реликт этого сословия, подпаливая мои волосы дрожащими пальцами, уверил меня, что ни одной дамы здесь не осталось — они их всех расстреляли.
Мы видели дом и подвал, где они расстреляли некую семью. Этим кошмаром, кажется, переполнен воздух. Невозможно представить себе ничего более ужасного.
Мейчик принимает коробку веронала в час и впадает в «Вечный сон». Миленький мечется из одного бюро в другое, ища «динги» и находя лишь понимание того, что я им вообще не нравлюсь, и они меня не одобряют…
Двенадцать дней пробыли мы в этом ужасном Екатеринбурге. Действительно, этот город сущий ад по сравнению со всем тем, что я ранее встречала».
Чем же этот город мог так подействовать на Айседору? Почему он оказался сущим адом, начисто затмившим и Саратов, и Пермь, и Вятку? То были обыкновенные русские «деревни с жуткими гостиницами, с клопами и мышами» и «все прочее в том же духе». В Екатеринбурге же совершилось «убийство некоей семьи в подвале» — вот откуда ош, ущение того, что здесь все мрачно.
Большевики не распространялись о расстреле царской семьи. Это было не в их интересах. Наоборот, слух о том, что наследницы престола живы, поддерживался и большевиками, и белой эмиграцией. Царское золото тревожило воображение. (Серго Берия, сын Лаврентия Павловича, в книге об отце пишет, что одну «наследницу престола» он видел в Большом театре. Шла опера «Иван Сусанин». И это было 5 лет спустя после Великой Отечественной войны. А двух других «царских дочерей» видели в Кремле, где они якобы жили).
Надо думать, что за двенадцать дней своего пребывания в Екатеринбурге Айседора наслышалась о многом, что ей знать было не положено. И надо полагать, что письма ее у красных комиссаров восторга не вызывали.
Она еще собиралась поправить свои дела в Сибири («Волга и Туркестан — страны, которых следует избегать». — «Все же мы надеемся на лучшее будущее». — «Я держусь шутками, которые некому оценить, но это уже мое ирландское упрямство»).
«Мы поехали сюда, потому что у Зино хватило идиотизма поверить человеку, который телеграфировал нам, что перспективы здесь — «блеск». Он словно специально был нанят классическим балетом, чтобы привести нас к полному развалу. Если тайный голос подсказывает тебе, что нас надо спасать, то ради Неба, сделай это, ибо настал последний момент».
«Это турне — одно бедствие за другим, потому что, хотя я танцую для большой публики, состоящей из коммунистов и рабочих, ни у кого из них нет денег, чтобы покупать билеты, кроме новой буржуазии, и они искренне ненавидят меня. Когда же нам перепадает немного денег, Мейчик забирает все под предлогом, что не будет играть, пока не получит всех денег сразу. И после этого он спокойно сидит рядом и наблюдает, как мы голодаем. Он прекрасный «товарищ» и должен быть сослан в Нарымский Крым».
В последних письмах уже поубавилось юмора, и все они заканчивались подписью: «Бедная Айседора», «Умирающая Айседора».
«Это путешествие — голгофа!» — писала Айседора в первом письме из Саратова. Она не могла даже предположить, что ждет ее впереди. (Удивительно, но она и эти гастроли будет вспоминать вскоре за рубежом как отрадное явление своей жизни!)
Но и это турне пордтвердило: поправить положение дел школы своими силами невозможно. «Мы читаем в газете, что Советское правительство оказывает щедрую поддержку школе. Это правда?» — спрашивает Айседора в одном из писем.
