Василий Потто - Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях
Цицианов пытался обратить карабагцев к исполнению обязательств, данных русскому государю, и, притворяясь не знающим об измене татар, призвал в своей прокламации к карабагским армянам: «Неужели вы, армяне Карабага, доселе славившиеся своей храбростью, переменились, сделались женоподобными и похожими на других армян, занимающихся только торговыми промыслами… Опомнитесь! Вспомните прежнюю вашу храбрость, будьте готовы к победам и покажите, что вы и теперь те же храбрые карабагцы, как были прежде страхом для персидской конницы».
Но все было тщетно, и Карягин оставался в том же положении, без надежды получить помощь из Шушинской крепости. На третий день, 26 июня, персияне, желая ускорить развязку, отвели у осажденных воду и поставили над самой рекой четыре фальконетные батареи, которые день и ночь обстреливали русский лагерь. С этого времени положение отряда становится невыносимым, и потери быстро начинают увеличиваться. Сам Карягин, контуженный уже три раза в грудь и в голову, был ранен пулей в бок навылет. Большинство офицеров также выбыло из фронта, а солдат не осталось и ста пятидесяти человек, годных к бою. Если прибавить к этому мучения жажды, нестерпимый зной, тревожные и бессонные ночи, то почти непонятным становится грозное упорство, с которым солдаты не только бесповоротно переносили невероятные лишения, но находили еще в себе достаточно сил, чтобы делать вылазки и бить персиян.
В одну из таких вылазок солдаты под командой поручика Ладинского проникли даже до самого персидского лагеря и, овладев четырьмя батареями на Аскорани, не только добыли воду, но и принесли с собой пятнадцать фальконетов.
«Я не могу без душевного умиления вспомнить, – рассказывает сам Ладинский, – что за чудесные русские молодцы были солдаты в нашем отряде. Поощрять и возбуждать их храбрость не было мне нужды. Вся моя речь к ним состояла из нескольких слов: «Пойдем, ребята, с Богом! Вспомним русскую пословицу, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, а умереть же, сами знаете, лучше в бою, чем в госпитале». Все сняли шапки и перекрестились. Ночь была темная. Мы с быстротой молнии перебежали расстояние, отделявшее нас от реки, и, как львы, бросились на первую батарею. В одну минуту она была в наших руках. На второй персияне защищались с большим упорством, но были переколоты штыками, а с третьей и с четвертой все кинулись бежать в паническом страхе. Таким образом, менее чем в полчаса мы кончили бой, не потеряв со своей стороны ни одного человека. Я разорил батарею, набрал воды и, захватив пятнадцать фальконетов, присоединился к отряду».
Успех этой вылазки превзошел самые смелые ожидания Карягина. Он вышел благодарить храбрых егерей, но, не находя слов, кончил тем, что перецеловал их всех перед целым отрядом. К общему сожалению, Ладинский, уцелевший на вражьих батареях при исполнении своего дерзкого подвига, на следующий же день был тяжело ранен персидской пулей в собственном лагере.
Четыре дня стояла горсть героев лицом к лицу с персидской армией, но на пятый обнаружился недостаток в патронах и в продовольствии. Солдаты съели в этот день последние свои сухари, а офицеры давно уже питались травой и кореньями.
В этой крайности Карягин решился отправить сорок человек на фуражировку в ближайшие селения, с тем чтобы они добыли мяса, а если можно, и хлеба. Команда пошла под начальством офицера, не внушавшего к себе большого доверия. Это был иностранец неизвестно какой национальности, называвший себя русской фамилией Лисенков; он один из всего отряда видимо тяготился своим положением. Впоследствии из перехваченной переписки оказалось, что это был действительно французский шпион.
Предчувствие какого-то горя овладело в лагере решительно всеми. Ночь провели в тревожном ожидании, а к свету 28-го числа явились из посланной команды только шесть человек – с известием, что на них напали персияне, что офицер пропал без вести, а остальные солдаты изрублены.
Вот некоторые подробности несчастной экспедиции, записанные тогда со слов раненого фельдфебеля Петрова.
«Как только мы пришли в деревню, – рассказывал Петров, – поручик Лисенков тотчас приказал нам составить ружья, снять амуницию и идти по саклям. Я доложил ему, что в неприятельской земле так делать не годится, потому что, не ровен час, может набежать неприятель. Но поручик на меня крикнул и сказал, что нам бояться нечего; что эта деревня лежит позади нашего лагеря и неприятелю пробраться сюда нельзя; что с амуницей и ружьями тяжело лазить по амбарам и погребам, а нам мешкать нечего и надо поскорее возвращаться в лагерь. «Нет, – подумал я, – все это выходит как-то неладно». Не так, бывало, делывали наши прежние офицеры: бывало, половина команды всегда оставалась на месте с заряженными ружьями; но с командиром спорить не приходилось. Я распустил людей, а сам, словно чуя что-то недоброе, взобрался на курган и стал осматривать окрестность. Вдруг вижу: скачет персидская конница… «Ну, – думаю, – плохо!» Кинулся в деревню, а там уже персияне. Я стал отбиваться штыком, а между тем кричу, чтобы солдаты скорее выручали ружья. Кое-как успел это сделать, и мы, собравшись в кучу, бросились пробиваться.
«Ну, ребята, – сказал я, – сила солому ломит; беги в кусты, а там, Бог даст, еще и отсидимся!» С этими словами мы кинулись врассыпную, но только шестерым из нас, и то израненным, удалось добраться до кустарника. Персияне сунулись было за нами, но мы их приняли так, что они скоро оставили нас в покое.
Теперь, – закончил свою грустную повесть Петров, – все, что осталось в деревне, или побито, или захвачено в плен, выручать уже некого».
Роковая неудача эта произвела поражающее впечатление на отряд, потерявший тут из небольшого числа оставшихся после защиты людей сразу тридцать пять отборных молодцов; но энергия Карягина не поколебалась.
«Что делать, братцы, – сказал он собравшимся вокруг него солдатам, – гореваньем беды не поправишь. Ложитесь-ка спать да помолитесь Богу, а ночью будет работа».
Слова Карягина так и были поняты солдатами, что ночью отряд пойдет пробиваться через персидскую армию, потому что невозможность держаться на этой позиции была для всех очевидна, с тех пор как вышли сухари и патроны. Карягин действительно собрал военный совет и предложил пробиться к Шах-Булахскому замку, взять его штурмом и там отсиживаться в ожидании выручки. Армянин Юзбаш брался быть проводником отряда. Для Карягина сбылась в этом случае русская пословица: «Кинь хлеб-соль назад, а она очутится впереди». Он сделал когда-то большое одолжение одному елизаветпольскому жителю, сын которого до того полюбил Карягина, что во всех походах находился при нем безотлучно и, как увидим, играл видную роль во всех дальнейших событиях.
