Иван Стаднюк - Исповедь сталиниста
С тем же Сергеем Ивановичем Малашкиным мы приехали на квартиру Вячеслава Михайловича, на улицу Грановского, разумеется, по предварительной телефонной договоренности. Я с восхищением рассматривал богатую, тщательно подобранную библиотеку, картины на стенах, написанные его братом, художником Николаем Михайловичем Скрябиным, удивлялся тесноватому кабинету с зачехленными в белую парусину двумя-тремя креслами и небольшим столом.
Малашкин и Молотов с веселым оживлением почему-то стали вспоминать двадцатые годы, один из новогодних вечеров, когда к Малашкину на квартиру неожиданно пожаловали Сталин, Молотов, Буденный с гармошкой и еще кто-то. Они принесли с собой плетенку грузинской чачи и бочонок соленых арбузов. Продолжили отмечать Новогодний праздник - с песнями и плясками. А на второй день утром Малашкина потребовал к себе домоуправ. В его кабинете сидел участковый милиционер. Они строго отчитали Сергея Ивановича, ссылаясь на жалобы соседей за то, что в его квартире до самого утра было слишком шумно и что пели не революционные, а церковные песни. Малашкин же не посмел сказать, кто у него был в гостях (не поверили бы!), принес свои извинения и уплатил штраф.
Эти воспоминания друзей мне показались настолько занятными, что я достал блокнот и, зная, что Молотов при виде блокнота или диктофона чувствует себя скованно, все-таки спросил у него:
- Вячеслав Михайлович, разрешите, я немножко посижу над блокнотом.
- Пожалуйста, - и указал на свое зачехленное кресло за письменным столом.
Я взглянул на хорошо отутюженную парусину кресла и заколебался:
- Почему не садитесь? - удивился Молотов.
- Не смею, - ответил я, пытаясь придать своему голосу шутливый тон. Ведь придет время, и я тоже, как и многие, буду писать мемуары... Разве я удержусь, чтоб не написать, что мне выпал счастливый случай сидеть в кресле бывшего главы Советского правительства?!
Я имел в виду, что с 1930 по май 1941 года Молотов был председателем Совета народных комиссаров СССР.
Вячеслав Михайлович, весело сверкнув глазами, вдруг посерьезнел, помолчал какое-то время и сказал:
- Вы мне напомнили, как в Кремле, после подписания с немцами пакта о ненападении, в моем кресле главы Советского правительства сидел фон Риббентроп и разговаривал по телефону с Берлином... С кем, вы думаете, разговаривал?.. С Гитлером!.. Мы со Сталиным ему это разрешили и получили колоссальное удовольствие, подливая ему в бокал шампанское и слушая его болтовню.
Рассказав некоторые подробности этого разговора, Молотов дал мне ключ к написанию одной из важных глав романа "Война".
За двадцать лет я частенько утруждал Вячеслава Михайловича Молотова своими звонками и визитами. Несколько раз бывал и он у меня на даче в Переделкино. И каждое общение с ним, все его суждения о написанном мной необыкновенно обогащали меня творчески и повышали мою ответственность перед читателями.
Все знают, что жизнь Вячеслава Михайловича складывалась не просто. И он, видимо, тревожился, как бы наши с ним встречи и беседы не затруднили публикаций моих книг. Меня тоже навещали эти тревоги, тем более что действительно были сложности с публикациями, особенно первой и второй книг романа "Война", которые прошли сквозь густые сита двух отделов ЦК КПСС, Главного политуправления Советской Армии, Института марксизма-ленинизма, Института военной истории, Главлита, военной цензуры. На этот счет Вячеслав Михайлович как-то даже высказал свои опасения, и я, чтоб между нами было все ясно, давая ему вторично прочесть, уже в верстке, первую книгу романа, написал письмо, которое целиком привожу здесь:
Дорогой Вячеслав Михайлович!
Посылаю Вам верстку 1-й книги романа "Война" (название, возможно, изменится).
К сожалению, мне пришлось пойти на небольшие уступки редактуре в главах, которые вы читали раньше. Но я внес в них и значительные дополнения.
Роман принят журналом "Октябрь" и планируется к выпуску в свет в январском номере 1970 года{10}. Времени для работы над версткой - в обрез.
Очень прошу Вас, Вячеслав Михайлович, прочесть в первую очередь подвергшиеся доработке главы: 9, 10, 11-ю (стр. 171-187) и две новые главы - (стр. 187-189) и (стр. 228-234). Буду Вам искренне благодарен за любые замечания.
Еще раз оговариваюсь, что единолично несу полную ответственность за всю историческую и философскую основу романа, в равной мере как и за все художественно домысленное.
Заранее благодарю Вас!
С глубоким уважением
10 декабря 1969 года.
И. Стаднюк.
Кстати, название своему роману я дал такое: "Мир на плахе". Но когда прочитал рукопись первой книги главный редактор журнала "Октябрь" Всеволод Кочетов, он решительно перечеркнул мое название и вместо него начертал: "Война".
- Никогда не соглашусь! - взмолился я. - Есть "Война и мир" Толстого, есть "Война за мир" Панферова, есть, наконец, "Война" - сборник публицистики Эренбурга. Меня же засмеют! Зачем подставлять мои бока для критических жал?
- Нет, только "Война", - упрямо ответил Кочетов. - Привыкнут!..
Я решил стоять на своем, отложив продолжение спора на момент подписания книги в печать. Но момент этот наступил только через год, когда я был вконец измотан борьбой с цензорами и самыми высокопоставленными рецензентами. Сил и желания спорить с Кочетовым у меня уже не осталось.
* * *
Позволю себе затронуть еще один вопрос, касающийся творческой лаборатории. Когда была опубликована первая книга романа "Война", меня пригласил к себе Леонид Максимович Леонов. Сделав ряд замечаний по языку и стилю книги, он вдруг сказал:
- Вы не боитесь говорить о раздумьях, даже колебаниях Молотова, но, кажется, не решаетесь заглянуть, что творилось в душе Сталина в первые дни войны. Почему вы не пишете его "изнутри", не вторгаетесь в его внутренний мир, в его чувства и мысли?
Я ответил Леониду Максимовичу, что Молотова более или менее смело пишу "изнутри", так как встречаюсь с ним, подолгу беседую, ощущаю его характер и, что важно, он потом читает написанное мной и выражает к нему свое отношение. Писать же так о Сталине не решаюсь, а изображаю его через восприятия того же Молотова, Жукова, Шахурина.
- Тогда вы взялись не за свое дело, - жестковато заметил Леонов. - Или бросьте писать роман, или пишите Сталина, как полагается художнику.
Для меня это был великий урок. Я бросил службу в "Огоньке", испросив на это разрешение у секретаря ЦК П. Н. Демичева, долго не садился за письменный стол, постигая все, что было связано с жизнью и деятельностью Верховного Главнокомандующего, начиная с его детских лет, изучая манеру его мышления, его язык и т. д. Затем засел за вторую книгу. Когда она была опубликована, Леонид Максимович позвонил мне по телефону и ободряюще сказал:
