Иван Стаднюк - Исповедь сталиниста
Вошедший Молотов перебил наш разговор. Потом Полина Семеновна несколько раз урывками пыталась рассказать о своей жизни в ссылке, куда она попала по предвзято истолкованным фактам... Завершить наши разговоры помешала ее тяжелая болезнь.
...Итак, Молотов выяснял мое понимание Сталина и мое отношение к нему. Но у меня была задача не исповедоваться, а постигать. Постигнуть же можно было поощряющими размышлениями вслух.
Вторгаться в события давно отгремевшей гражданской войны не имело смысла. Надо было вести разговор о Великой Отечественной! А тут я мысленно стоял на позициях нерушимых. Да, по свидетельствам наших выдающихся полководцев, у Сталина, наряду с ошибками, были немалые заслуги в управлении армиями, фронтами и военной промышленностью. Не признавать это могут только непорядочные люди. Но нельзя, разумеется, утверждать, что, не будь Сталина, те же Шапошников, Жуков, Василевский и другие сами не смогли бы справиться с руководством боевыми действиями войск. Однако никто из упомянутых мною военных, и они все вместе, пожалуй, не смогли бы сделать то, что удалось сделать одному Сталину: сплотить в нерушимый монолит народ и армию, вселить в сознание красного воинства великую веру, небывалые энтузиазм и самоотреченность, с которыми они, добывая победу, шли в бой, на смерть. Сталин не торопился с решениями, но если принимал их, они должны были быть выполненными. Во время войны все государство, весь народ (от министра до рядового крестьянина или рабочего) трудились до последнего предела своих возможностей. И подло лгут те, кто утверждает, что мы не ходили в атаки на врага под лозунгом: "За Родину, за Сталина!" Ходили! Имя Сталина жило в нас, фронтовиках, как понятие родной земли, свободы народа. Возможно, не во всех, но они были ничтожным меньшинством и тщательно таились.
Немцы пробились к самой Москве, и в столице началась паника. Шестнадцатого октября отбыл в Куйбышев (Самару) Генеральный штаб. Там, на Волге, уже был оборудован кабинет и для Сталина. На Ярославском вокзале стоял железнодорожный состав, в который погрузили без ведома Сталина мебель из его Кунцевской дачи. Сама дача была заминирована. Оставалось только известить Председателя ГКО о решении Политбюро, что он должен покинуть Москву. Постановление принималось опросом...
Хрущеву, оказавшемуся в это время в Москве, было поручено известить Сталина. Ох и трудно пришлось Никите Сергеевичу! Когда он спустился на второй этаж, вошел в квартиру Сталина и самым деликатным образом объяснил Верховному цель своего визита, случилось непредвиденное. В Сталине прорвались все свойства кавказского характера. Как рассказывал Хрущев на одном из партийных пленумов в Казахстане, жалуясь на грубость Сталина, он, Хрущев, был изруган матерными словами и буквально вышвырнут из квартиры.
Сталин не только не подчинился решению Политбюро покинуть Москву, но учинил разнос Кагановичу за подготовленный железнодорожный эшелон. И в тот же день, именно 16 октября 1941 года, отдал руководству Генштаба приказ величайшей секретности, доведя его до сведения только членов Политбюро: 7 ноября провести военные парады в Москве (принимать парад С. М. Буденному), Воронеже (принимать парад С. К. Тимошенко), Куйбышеве (принимать парад К. Е. Ворошилову). Назвал даже войска, которые должны участвовать в Московском параде. Уже 20 октября (через четыре дня!) они начали заниматься строевой подготовкой, о чем впервые рассказано в центральной печати в 1966 году. Короткая память у некоторых наших ученых!..
Поздно ночью 16 октября Сталин уехал из Москвы, но не в Куйбышев, а в Кунцево, на свою заминированную дачу, и ночевал там в подсобном помещении...
* * *
Молотов требовал от меня категорического ответа в моем "всеобщем" отношении к Сталину, а я задавал ему в тот день единственный вопрос: "Как бы развернулись события, если б Сталин осенью 1941 года покинул Москву?" Ответ был, как сейчас говорят, однозначным: Москва бы пала.
А что бы последовало за захватом немцами Москвы? Напрашивался вывод, с которым соглашаться не хотелось: рухнул бы Советский Союз... Нашлись бы людишки в той же Москве, которые с радостью пошли б в услужение к Гитлеру...
Молотов смотрел шире: если б пала Москва, тут же бы рухнула коалиция антигитлеровских государств. Вот тогда окончательно не бывать бы краху фашистской Германии. Более того - иные наши союзники стали бы на колени перед Гитлером. Ведь и при наших победах, когда Красная Армия, изгоняя поработителей, устремилась на запад, нелегко было внушить заправилам Англии и Америки мысль, что нужен второй фронт. Они открыли его только из боязни, что Советский Союз станет диктатором для всей Европы.
Итак, вывод ясен: Сталин сыграл самую выдающуюся роль в Великой Отечественной войне. Так я и сказал тогда Молотову, такой точки зрения придерживаюсь и сейчас, за что меня именуют сталинистом.
В моем представлении существуют три Сталина. Первый - предвоенный: повергший народы нашей страны, особенно крестьянство, интеллигенцию, армию и духовенство, в тяжкие страдания своей каннибальской политикой, хотя и успешно руководивший возрождением разрушенной гражданской войной державы. Второй - возглавивший борьбу советского народа и его Вооруженных Сил против самого страшного врага человечества - немецкого фашизма - и сумевший силой своего характера и ума приобщить к этой борьбе все прогрессивные слои человечества. В борьбе с фашизмом имя Сталина было знаменем, а деяния его гранитными плитами улеглись в здание военной истории. Третий - тот, под руководством которого мы после войны успешно поднимали из руин страну, оснащали атомным оружием наши Вооруженные Силы; в то же время не противились возрождению каннибальской политики по отношению к цвету нации особенно ученым и творческой интеллигенции; слепо верили в правильность нашей внешней доктрины, когда освобожденным от фашизма Красной Армией странам навязывался социализм.
С Вячеславом Молотовым я свободно и искренне мог говорить только о втором Сталине - великом полководце и великом дипломате периода второй мировой войны. Этому убеждению не изменяю и сейчас.
26
А вот как родились при помощи Молотова страницы романа, изображающие приезд в августе 1939 года в Москву Иоахима фон Риббентропа - имперского министра иностранных дел Германии - для подписания пакта о ненападении.
С тем же Сергеем Ивановичем Малашкиным мы приехали на квартиру Вячеслава Михайловича, на улицу Грановского, разумеется, по предварительной телефонной договоренности. Я с восхищением рассматривал богатую, тщательно подобранную библиотеку, картины на стенах, написанные его братом, художником Николаем Михайловичем Скрябиным, удивлялся тесноватому кабинету с зачехленными в белую парусину двумя-тремя креслами и небольшим столом.
