Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 3
Судились мы вместе — за попытку ограбления с применением холодного оружия (у этих дураков нашли самодельные ножи, большущие, во какие!) и за попытку обезоружить военнослужащего в военное время. Понимаете, доктор, чего мы себе наделали? Жуть! Мальчишкам суд подвесил по десятке, и меня тоже начали было судить за соучастие в ограблении и разоружении; прокурор тоже потребовал червончик. А дяденька этот начал меня выгораживать. «Нет, дескать, — говорит, — она есть случайная проститутка, я сам подцепил ее в парке!» Суд хотел мне всунуть по этому случаю петушок. Однако подвернулась какая-то тройка — мы ее и в глаза не видели — двух мальчиков двинула на передовую, остальным всунула по пятнадцати, а мне прицепила решение без статьи: «Проституция. СОЭ». И десяточку в подвесок.
Начальница повернула голову на столе и что-то сказала во сне. Мы притихли и дали ей время как следует заснуть. Но девушка уже не могла говорить спокойно и тихо.
— В заключении, доктор, меня больше всего обижает, когда толкают: здесь все толкают кому не лень — и стража, и заключенные. Во как, доктор! В этом-то и есть все наказание: когда меня толкают в шею или в спину, тащат, швыряют наземь — у меня сердце отрывается от корня, больно так, доктор, верьте, оно отрывается и падает: я остаюсь каждый день без сердца и не могу этого выносить. Отсюда и мои флаги, доктор: не выдержала, сил не осталось. И потом такое слово в приговоре: каждый день здесь проверки, и каждый день я в голос кричу его людям сама — «проститутка», «проститутка». Бандиток боятся, их уважают, слушаются. С воровками тоже считаются. И они тоже люди. А я? С такой наклейкой? Плевалка на полу, вот кто! Каждый мной помыкает, я всем подстилка! Не могу больше такого терпеть! Не могу больше, доктор, милый!
— Ладно, не плачь.
— Я потерялась, доктор… Одна, никого нет… Я потерялась!
Она вдруг зарыдала и положила голову мне на грудь.
Начальница шумно вздохнула и открыла глаза.
— А? Что?
Вскочила и схватила карточку со стола.
— Сейчас из обоих будет блин! Я вам покажу, как обниматься у меня на глазах!
Я рассказал, в чем дело.
Начальница потерла глаза и долго трясла головой. Потом умылась, крепко вытерла лицо полотенцем. Закурила. И внимательно выслушала Татьяну еще раз.
— Чего же ты раньше не потребовала освидетельствования? Отвечай!
Но Сенина только багровела, отворачивалась и молчала.
Наконец начальница порывисто вскочила и наотмашь протянула руку:
— Заключенная Сенина, поздравляю со скорым освобождением!
Размашисто нахлобучила ушанку и запахнула полушубок.
— Эту карточку беру с собой. Сегодня получу дело и еду в Мариинск к прокурору. Сяду ему на шею и не слезу, пока он не добьется пересмотра. Девушку поместить в стационар на отдых и откорм с диагнозом «дистрофия». Приказываю стеречь ее, как начальство стережет лагерные ворота. Поняли, доктор? Нет, я вас еще раз спрашиваю: вы поняли меня? Ее судьба теперь зависит только от девственности — это законное основание для отмены приговора!
Глава 9. Королева в натуральном виде
Анна Герасимовна, или попросту начальница Анечка, не то чтобы действительно любила шум, нет, он был ей нужен просто для прикрытия: она ненавидела свою работу. После окончания института еще в Москве получила назначение в лагеря и была этому очень рада: время было мирное, работать среди молодых командиров в палаточном городке на лужайке веселой рощи представлялось девушке очень привлекательным. Но лагеря оказались не армейскими, по-настоящему она поняла свою ошибку, только когда впервые увидела измученные лица заключенных. Но и это вскоре перестало быть главным, когда она узнала, кто эти люди и за что многие из них попали за проволоку. Легкомысленная молодая женщина стала серьезной, сразу повзрослела лет на десять и решила бежать, то есть любыми средствами добиться снятия с работы, потому что по-хорошему уйти было нельзя. Отсюда внутренний надрыв, отчаяние и буйство. Позднее своим поведением она вынудила командование отчислить ее из кадров. Другим человеком врач Семигласная вернулась в Москву — что-то сломалось в ней, какая-то пружина, которая движет человека по жизненному пути. Но в Москве ее ничто не могло успокоить: по ночам снились серые лохматые призраки, жующие гнилые картофельные очистки. Молодая женщина все искала чего-то, металась и не могла сжиться с людьми. Лет через пять она умерла.
Дело Сениной для начальницы Ани явилось отдыхом и желанной отдушиной. Все накопившееся в ней отчаяние и жажду добра она вложила в хлопоты по пересмотру Таниного дела. Досрочное освобождение неправильно осужденной стало на несколько месяцев стержнем ее жизни. Увлекшись чужим горем, она забыла свое, успокоилась, похорошела.
— Дело продвигается быстро, Таня: меня горячо поддержал товарищ Долинский, а его помощь — это все. Долинский — человек культурный и гуманный.
Что-то промелькнуло на лице Тани, на мгновение она стала похожей на лохматую девку из штрафной бригады — тот же косой взгляд исподлобья, те же вихры дыбом.
— Ты не веришь, Танечка? Напрасно! От умиления у него даже слезы навернулись на глаза, от радости за тебя: он у нас чувствительный, как красная девица! Как все славно получилось! Ты понимаешь?
— Мне-то будет лучше, спасибо, гражданка начальница, а вам-то что? Ведь вы — вольная!
— Эх ты, дуреха! И ничего же ты не понимаешь! И мне тоже хорошо! И я… — тут начальница смолкла и закусила губу.
Молодое тело — податливый и благодарный материал, из него можно лепить все, что хочешь. Малолетнинский барак и режимная бригада вылепили из Тани Сениной костлявую лохматую девку в дырявых ватных штанах, с землистосерым измученным лицом и косым взглядом исподлобья. Но вот отталкивающая фигурка, казалось бы, навсегда оформленная, попала в руки другого ваятеля, и он принялся быстро и легко менять законченный облик. Волосы отросли и упали на плечи легкими волнами, теперь светлое лицо с лучезарными глазами всегда гордо смотрело вперед, и, когда красивая девушка проплывала между толпившимися в коридоре больными, слегка прикрывая мужскую нижнюю рубаху на высокой груди и придерживая полы новенького синего халата, все покачивали головами и дружно хрипели ей вслед:
— Королева! Натуральная королева!
Но королева вскоре принялась за работу: она попросила Семигласную назначить ее санитаркой.
— Зачем тебе? Отдыхай!
— Этого же я и прошу, гражданка начальница! Хочу отдохнуть от лежания. Руки требуют, во как!
С раннего утра Таня принималась за работу. Сурово нахмурившись, в сером рабочем халате, подпоясанном веревочкой, она быстро и бесшумно двигалась по коридору и палатам, мыла полы и мебель, больных и посуду, таскала ведра с углем и топила печи, скребла, чистила, вытряхивала: все горело у нее в руках, и, странно, работа никогда не переводилась. Новая санитарка вставала первая и ложилась последняя: розовая, сильная, с развевающимися волосами, она, казалось, играла в работу.
