Дмитрий Бобышев - Автопортрет в лицах. Человекотекст. Книга 2
– Вы что, из самой Америки?
– Да, из Нью-Йорка.
– И что там: высокие-высокие дома и много-много автомобилей?
– Так точно.
Почему-то Ольге полюбилось это армейское выражение. А я подумал: в сущности, и мои представления об американской жизни немногим отличаются от Зининых. Её отец Захар Григорьевич давно уже болел, и вот в то лето умер. Его отпевали со священником, пришли проводить полсела плюс вся экспедиция. Шествие возглавлял очень картинно наш Геннадий Павлович с хоругвью – видел бы это парторг Института археологии! На поминках столы стояли под вишнями рядом с раскопом, вдова подавала в мисках кутью и свежие овощи с огорода. Выпили по стопке самогона, но не больше, чтобы поминки не превратились в веселье.
Экспедиция квартировалась сразу за кладбищем, но другим, старым, на конце села. И всё-таки самой крайней, совсем на выселках, была ещё одна хата, хозяин которой, в точности как гоголевский кузнец Вакула, имел двусмысленную репутацию на селе. Неля ему платила, чтоб он сторожил наш лагерь, где имелся навес со столами и плитой для готовки, вокруг – места для палаток и дощатое сооружение общего пользования, но без дверцы. Куда же она делась? Без неё – никакого интима. Вася и Лёнчик, молодые археологи, отправились на разведку к этому Тарасу и, хоть он и отпирался, вскоре обнаружили пропажу у него в сарае.
– Зачем же ты взял? – спросили археологи.
– Шоб было! – последовал прямодушный ответ.
Участок Новицких, где производились раскопки, был, особенно если сравнивать его с приусадебными клочками в северных деревнях, довольно большой: он тянулся от шляха до поймы Рассавы, да хозяйка ещё прихватывала под огород от пойменной земли. Это потому, что семье полагалось несколько паёв от колхоза, где они все числились, хоть и на придурочных должностях, только младший служил шофёром. Они отдавали всё дневное время своему участку, а водитель в семье – это ж было благо небес! С начала лета он ящиками возил клубнику в Черкассы на рынок, и дальше – в Воронеж и Курск, затем – черешню и свежие овощи, после – картошку и кукурузу, которая стояла у них стеной, как в какой-нибудь Айове, как в хрущёвском раю, в отличие от худосочных побегов на колхозных полях. А ведь земля была одинаково плодородна – лёс, речные наносы, целых 15 тысяч лет глубоко прятавшие здесь первобытное поселение!
Как только убрали доски укрытия, обнаружилась впечатляющая картина: овал яранги, подобной тем, что видели в музее, только с провалившимся верхом, по периметру основания обложенный громадными костями, подобранными в прихотливых сочетаниях. К этому времени начали съезжаться мудрецы и авторитеты науки, которые не торопились вскрывать уже обнаруженное, но, сидя на корточках или на перевёрнутых вёдрах, предпочитали вести учёные разговоры, лишь изредка взрыхляя какой-нибудь пятачок культурного слоя ножом или обмахивая его кистью. Молодёжь делала разметку, я с лопатой присоединился к землекопам, орудовавшим чуть в стороне. Они с благоговейным ужасом посматривали, как я отряхиваю руки о джинсы, но других рабочих штанов у меня просто не было.
Сама Неля Корниец и её ребята приняли меня хорошо, как нормального человека, а вот прибывшая позднее университетская группа Михаила Гладких – с напряжением. Уж не знаю, кем я был в их воображении – авантюрист, подсадная утка, двойной агент? Вечерами к нам под навес являлось к столу местное начальство, вело себя уморительно. Один из них, например, после пятой стопки самогона хлопнул шестую, налитую ему исподтишка водой. Крякнул и, внезапно задумавшись, оценил:
– Оригинально!
Приезжал директор совхоза из соседней Гамарни, казак, по виду, лихой. Тоже дегустировал самогон, а потом предложил проехаться с ним в сумерках воровать кукурузу с его же совхозного поля! И мы ездили, и с удовольствием воровали.
В субботу наведались и кагэбэшники: один, наверное, киевский, а другой областной из Черкасс, – двое рослых развязных дядьков. Ледяным глазом косясь на меня, любезничали с Ольгой, интересовались оптикой её «Найкона», предлагали проявить ей плёнки. Она разыгрывала полную наивность, стояла за мир во всём мире, охотно с ними фотографировалась, но плёнки, поблагодарив, не дала.
Между тем археологические знаменитости обсуждали ископаемое жилище: постоянное оно или сезонное, бытовое это строение или культовое? Но вот великий палеозоолог, член Комитета по изучению мамонтов проявил себя в конкретном деле: с помощью лассо вытащил из котлована барсука, попавшего туда ночью. Освобождённый зверь драпанул в свою родную балку, поросшую кустарником, прямо с петлёй на шее.
А Павел Иосифович Борисковский, ещё один «мамонт» своего дела, заинтересовался моими стихами. Дня два сидел перед палаткой, открыто читал «Зияния». Комментарий его был косвенным. Он сказал:
– Советую передать эту книгу в Публичку.
– Зачем? Неужели они станут выдавать её читателям?
– Возможно, и не станут... И всё-таки будут хранить.
Вдруг пожаловала целая экспедиция во главе с академиком Андреем Величко. Он был внешним руководителем Ольгиной диссертации – ещё сравнительно молодой, высокий, лощёный, довольный собой, только что вернувшийся из поездки в Нью-Йорк. Они прибыли на двух фургонах, расположились лагерем за селом, в живописной излучине Рассавы. Пригласили нас в гости и там приготовили сюрприз: устроили нашу полевую свадьбу! Столы были расставлены прямо на лугу, речи перемежались вакхическими восклицаниями. Поднесли нам берестяную посуду на рушниках. Одна из кружек до сих пор служит мне вместилищем карандашей и всякой всячины.
Но пора была собираться в путь: в Воронеже намечался большой археологический форум. Неля свистнула своего шофёра, и Витёк, калымивший и жирующий по окрестным сёлам, получил приказ готовиться к путешествию.
– Поняв, поняв, – сказал Витёк и набрал по своим адресам целую корзину сала, огурцов, помидоров, зелёного лука и, конечно, бутыль абрикосовки.
Неля брала с собой немногих, по числу мест в микроавтобусе, мы с Ольгой были среди них. Прощай, Межирич! Последнее, что я увидел в селе, была необъятная фигура местной Солохи, вид сзади, загоняющей корову на дойку. Не твоя ли, Витёк, зазноба? Скоро я увижу подобную ей необъятность, но в чернокожем исполнении, ловко и даже грациозно несущуюся на роликах в Нью-Йорке на закрытом катке, где мы соберёмся отмечать с детворой день рождения Саши, моей падчерицы.
Осталось досказать немногое. Поскольку Неля решила по пути навестить ещё два раскопа, подобных Межиричу, но уже превращённых в музеи, мы задержались до темноты и надо было где-то заночевать. Неля своим чутьём охотницы направляла Витька, он – микроавтобус («вэн» – сказал бы я теперь коротко), и вот мы из какой-то кромешной тьмы и глуши входим в Дом колхозника. Заспанная администраторша требует у всех паспорта. Если Ольга вытащит своего орластого, с той будет шок, и неизвестно, чем всё кончится. Поэтому Неля говорит решительно:
