Татьяна Егорова - Андрей Миронов и Я
В 6 часов вечера, когда Марию Владимировну привезли на ночь в церковь Воскресения, что на Брюсовом, несколько человек, в том числе и последняя жена с дочкой, постояли у гроба минут .десять и ушли. Я не хотела оставить ее одну. Села на скамеечку возле, чтобы ей было не одиноко. Церковь совершенно пуста. Поздно. Сколько просидела – не знаю. Раздался звонок в церковную дверь – открыли, вошла Вика Лепко, молча села рядом, рассказывала о своих бедах, говорили об Андрюше – ее однокурснике, смотрели тихо на как будто заснувшую Марию Владимировну. Вика ушла, я осталась. Сколько передумала, сколько переплакала у ее гроба… Опять звонок в церковь, в полумраке открываю – передо мной милиционер. Спрашивает:
– Гроб с Мироновой здесь? Я говорю:
– Здесь.
– А из близких… кто-нибудь есть?
И только ощущая глаза смотрящих на меня с икон, в полной тьме тихо прозвучал мой голос: «Из близких… я». И этот голос, и этот ответ, увитый запахом ладана, прорвал купол церкви и вознесся в бесконечность.
– Тогда запишите телефоны, – сказал милиционер, – мало ли что? Мы здесь, рядом.
И ретировался.
Однажды говорю Марье: «Была на Дорогомиловской, в хозяйственном…»
– А вы знаете, что значит «Дорогомиловская»? – спрашивает она.
– Нет, не знаю.
– Это – дорога милого. Царица Елизавета Петровна как-то ехала из Петербурга в Москву. Познакомилась с пастушком – Петею. Он ей очень понравился, даровала ему дворянский титул, дала фамилию – Разумовский, умный паренек был, и построила дворец. Теперь это Петровское-Разумовское. Так вот по этой дороге он к ней ездил на свидания… Поэтому и дорогу эту она, Елизавета, и назвала – Дорога Милого. Ну, у вас есть приспособление? Чем думать? Поэтому и прилепилось название – Дорогомилово!
А про Петра I тоже не знаете? У солдат Петра I на рукавах мундиров были нашиты пуговицы, медные или металлические. Стоит солдат в строю и правым-то рукавом мундира все по носу двигает – сопли вытирает. Петр и отдал приказ: пуговицы на рукаве мундира не обтачивать! И полноса смахивал герой. После этого от этой «аристократической» привычки отказались.
И как по-детски трогательно она меня всегда заманивала котлетками, как она за этим прятала свою любовь: «А я котлетки нажарила… такие вкусные… когда приедете?»
Скоро 13-е число. День памяти Марии Владимировны. К этой дате специально выходит статья под названием «Жоржетта, Мюзетта». Читаю: «В связи с тем, что издательство „Захаров“ недавно выпустило в свет книгу Татьяны Егоровой „Андрей Миронов и я“, Борис Поюровс-кий и Александр Ушаков (являющиеся душеприказчиками Мироновой) сделали следующее заявление: „… В мемуаристике произошел явный сбой жанра: теперь воспоминания явно используются для сбора компромата на живых и мертвых… Когда-то достойно ответила актриса Марецкая на вопрос корреспондента газеты „Фигаро“ – «боюсь, что после того, как я удовлетворю ваше любопытство, моя интимная жизнь перестанет быть интимной!“
Во-первых, товарищи душеприказчики, это не мемуаристика, а документальный роман. И не об интимной жизни, а просто о жизни. Во-вторых, Любовь Дмитриевна Менделеева-Блок, муза Блока, его «Прекрасная Дама», жена, которой он посвятил более 600 стихов и которая на несколько калибров побольше, чем Марецкая, отдала все свои сильно компрометирующие ее дневники в музей Блока, из которых господин Зильберштейн создал два великих и бесценных для русской литературы тома «Литературного наследия».
Читаю дальше:
«Татьяна Егорова отлично сознавала, что „любовная драма жизни“ бывшей малоизвестной актрисы вряд ли заинтересует издателей и читателей, а потому безошибочно назвала свою книгу „Андрей Миронов и я“.
Вам бы понятливость попугая Ромы! Объясняю: «любовная драма жизни» – название издательства. Это первое. Второе – «бывшей малоизвестной актрисы…» Позвольте, не вы ли уж, товарищ Поюровский, писали обо мне невесть какие хвалебные рецензии в вашей же газете «Вечерняя Москва». И хочется напомнить вам, как театральному критику, в скольких спектаклях и как я играла. А то, что мне затыкали рот в театре, как вы сейчас – в литературе, это не новость, а попахивает приемами для неугодных. Да и снималась я у корифеев советского кино – Егорова, Райзмана, Абдрашитова, что тоже немаловажно для моей творческой биографии. О том, какая я актриса, писали и пишут не только вы с Ушаковым.
«Дорогая Татьяна Николаевна! Я ваша тезка, лично мы незнакомы. Вас знаю по театральным спектаклям и кинофильмам. Я ваша поклонница. Я верю каждому вашему слову в книге. Прочитала ее „залпом“, проплакала целый день! Ваша книга не отпускает от себя! Это удивительно. Через день я ее снова перечитала, опять „прожила“ с вами все-все. Книгу отложила, но руки так и тянутся к ней. Читать еще и еще раз. Читаю! Татьяна Горячева».
Теперь перейдем к обвинению «безошибочно назвала свою книгу „Андрей Миронов и я“. Это, господин Поюровский, комплимент моему издателю, так как я рьяно отказывалась от этого названия. Но господин Захаров оказался умен и прозорлив!
Дальше: «мы обнаружили коктейль из фактов, описанных в других книгах, с досужими вымыслами Егоровой. Не знаем, связано ли это с болезненным состоянием автора – то ли делириум, то ли контрактура Дюпиитрена воспаленного мозга – просим нас за неточность диагноза строго не судить: все-таки мы не врачи, но клинический аспект данной проблемы совершенно очевиден».
Меня эта формулировка очень радует, поскольку роднит с Чаадаевым. Чаадаевщина вот уже более ста лет как в моде.
И из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день пробыть сумеет,
Подышит воздухом одним
И в нем рассудок уцелеет.
Вспоминаю, товарищ Поюровский, как вы бессовестно в Доме актера, в тесном кружке сплетниц и сплетников, рассказывали о еще живой вашей «близкой знакомой» Марии Владимировне досужие вымыслы о ее «похождениях», поездках на курорт, и тут же, не обтерев рта, шли к ней, через дорогу, просить в долг денег на поездку к маме. Вот тут действительно клинический аспект непорядочности очевиден.
Март. Стою у концертного зала «Россия». Закладывают звезды Андрею, Марии Владимировне и Александру Менакеру. Вы подходите ко мне и говорите: «Я хочу перед вами извиниться… простите меня… я все эти годы думал, что вы влияете на Марию Владимировну… в смысле
друзей Андрея, которых она не хотела признавать. А теперь… Вчера я звонил Ширвиндту и многим другим, пригласил их прийти на открытие, чтобы они выступили, что-нибудь сказали о своем друге Андрее. Они отказались, сказав, что им некогда. Я в негодовании и больше им не подам руки!»
8 марта, в день рождения Андрея, сидим у Марьи за столом. В том числе одноклассник Андрея г-н Ушаков. Марья четко произносит: «Всю жизнь Андрей любил только Таню, а Таня любила Андрея». Как вы сразу испугались этой фразы! Приезжали на дачу и постоянно меня пытали, кому она достанется.
Ноябрь, 7 часов утра. «Таня, мне плохо, срочно приезжайте». Это мне-то, которая находилась за 36 км от Москвы, на даче! Что же она не позвонила вам – доверенным лицам, ведь вы живете в центре, рядом, и ни одному из «близких», которые живут через дорогу или через две дороги от ее дома? Она видела вас всех насквозь, и ключи от квартиры она оставила только мне, зная, что все в доме будет нетронутым, и просила передать их только в руки Губина – директора Бахрушинского музея. И на вечере, посвященном памяти Марии Владимировны, состоявшемся в этом музее, Губин со сцены заявил: «Впервые в жизни мне досталась неразграбленная квартира». А партнер Марии Владимировны Михаил Глузский поднял бокал и сказал: «Я хочу выпить за Таню. Это подвижничество!»
Вы, товарищ Поюровский, бесстыдно передергиваете, истерически мажете белое черным: «Дождавшись смерти Андрея и ухода его матери из жизни, Егорова решила отомстить им и излила на эту замечательную семью всю желчь и досаду». И в конце статьи: «изгоните из себя беса и покайтесь!»
Недавно в газетах сообщили о том, что чеченские сепаратисты и бандиты выпускают брошюры, направленные против России, под названием «Покайся и казнись!» Интересное совпадение – не так ли?! И что вы знаете о бесах и о покаянии?
И вся эта грязная статейка – не в защиту семьи Мироновой—Менакера – это месть: за Плучека, Ширвиндта, за себя, за свою разыгравшуюся зависть, потому что вам никогда так не любить и никогда так не написать о своей любви.
Этот пасквиль был напечатан в начале ноября, как раз рассчитали – перед днем памяти Марии Мироновой. Все «несчастные и обиженные» сгрудились, сфабриковали дело и 13 ноября на открытие дома-музея меня просто не пригласили. А пригласили омоновцев на случай, если я появлюсь, – спустить меня с лестницы. Я это предвидела, на меня такие приемы не производят впечатления, я в этом музее прожила 10 лет. Те, кто был, рассказали: гости приходили в три захода. Первый – с Наиной Иосифовной – Поюровский, пресловутый Чеханков, которому Марья отказала от дома, «любимая» невестка Голубкина и еще несколько человек, которых Мария Владимировна на порог бы не пустила. Разговор был только об одном: надо внушить жене президента: «Какая гнусная книга! Там все вранье! Она сумасшедшая! У нее воспаленное воображение! Не было этого, не было!»
