Николай Свешников - Воспоминания пропащего человека
Младший же, Алексей Дмитриевич, сделался писателем, и какая-то пиеска раза два игралась на Александринском театре, но публика ее ошикала и она снята была с репертуара[339], а он сделался сотрудником «Петербургского листка», где и состоял до самой смерти. Скончался он лет десять тому назад в бедном положении газетного труженика <…>
Номер десятый был книжный большой ларь Ивана Герасимовича Воронина, он же и Комаров. В нем торговал на отчет его родной брат Лаврентий Герасимович, а мальчиком был мой родной брат, Иван Федорович, только что недавно привезенный из деревни. У них были книги о всех отраслях наук. Много было медицины, учебников, журналов, романов и книг на иностранных языках.
Место было бойкое — проходы со всех сторон. Так что покупок у них было порядочно и в покупках и заключалось все дело и все барыши. Много покупали они медицинских книг, которые издавал тогда Хан[340], которые ценились очень хорошо.
Лаврентий Герасимович кутнуть тоже очень любил и даже по просьбе брата Ивана Герасимовича господами своими был посажен в пожарное депо (тогда оно существовало) на три месяца, а там заставляли пеньку щипать, т. е. смоленые пеньковые канаты. Когда через три месяца его выпустили, он мне показал свои руки. Это были не руки человека, а самые жесткие кожаные рукавицы и притом же все в волдырях. Или не мимо сказана пословица, что «горбатого одна могила исправит».
Тогда Иван Герасимович на время послал его в деревню, а так как Лаврентий был вдов, то вторично женили его в деревне. Говорят, он венчался пьяный и наутро не помнил, что был обвенчан.
После его отъезда за приказчика стал мой брат, и дела у них пошли лучше. Хозяин к нему в помощь поставил мальчика двенадцати лет, сына своего Николая Иванова, прозванного Шамилем <…>
Брат Иван Федорович прожил у Ивана Герасимовича до 1855 г. Я поехал в деревню, тогда я его взял в свой ларь, в котором я торговал, а его поставил вместо себя.
Когда же приехал обратно в Петербург, тогда отправил брата на родину. Это было уже в 1857 г.
В этом году в деревне он и женился, а по приезде из деревни снял другой ларь в Фуражечном ряду (около того места, где в настоящее время торгует Кузин). После же пожара рынка и когда вновь его отстроили, он около того же места снял лавку в новом корпусе и взял себе мальчика из соседней деревни, которого звали Степаном.
Но тут у него случилось несчастие. Приезжает к нему один господин в карете и привозит новые неразрезанные книги. Книги были дельные и ценные.
Барин был молодой человек, прекрасно одет, собою представительный[341]. Они скоро сторговались, и брат их купил. А потом он у него покупал неоднократно, как у себя в лавке, так и на его квартире.
А когда Ивана Федоровича не было в лавке, то он привозил и продавал через два номера в лавку, Николаю Иванову — Шамилю, и еще третьему, недалеко торговавшему от них, Ивану Ивановичу Ильину, прозванному книжниками Коварным.
Через полгода этот господин является как в лавку брата, так и к тем двоим. И является не в карете, как это было прежде, а окруженный полицией, и, прямо обращаясь к брату, говорит:
— Я вот продавал этому господину и еще двоим, которых я вам покажу.
— Покупали вы у этого господина книги?
— Нет, не покупал. Я их первый раз вижу.
— Ну, тогда начнем мы делать обыск. Позвать сюда старосту и понятых, — обратился пристав к городовому.
Скоро явились названные лица. Стали делать обыск. Пересмотрели все полки с книгами, но решительно ни одной искомой книги не нашли. У Николая Иванова — тоже. У обоих лавки тогда же запечатали. Пошли к Ильину. Тот, завидя полицию и известную ему личность, оробел и сознался.
— Я, — говорит Ильин, — покупал, но не знал, что они краденые.
И стал доставать с полок расставленные купленные им книги.
— Вот все книги, что я у них купил.
Данченко подтвердил. Все эти книги связали бечевками и приложили печати. И все (Иван Федорович. Иван Иванович Ильин, староста серебреник Лутугин и понятые с полицией) гурьбой пошли (у Ильина лавку не опечатали) в участок. Составили протокол, и все бывшие лица подписались.
Дело было передано прокурору. Прокурор — следователю, и дело пошло законным порядком. Хотя брат и Николай Иванов были на свободе, но лавки у них опечатаны, торговать нельзя. И они запили горькую и очень жалели, что не сознались, как это сделал Ильин. Но было уже поздно <…>
Когда следствие кончилось и дело передано в окружной суд, тогда брат нанял себе защитника, присяжного поверенного Халтурари[342], кажется, грека. Хорошо говорил защитительную речь защитник, и благодаря этой блистательной речи брат был судом оправдан. Оправдан был и Николай Иванов — Шамиль.
Но дело это им дорого стоило. Иван Федорович после судебной процедуры, которая расстроила его нервы, сделался неузнаваем, и, казалось, это неприятное дело и хмельные напитки как будто расстроили его умственные органы, особливо в то время, когда он запивал, а это бывало очень часто <…>
А. Д. Штукин. Книжники[343]
Несколько лет тому назад ходили по улицам нашей столицы так называемые букинисты (разносчики книг); книги они носили в перекинутых чрез левое плечо двухконечных холщовых мешках и в связках, которые имели в правой руке. В тридцатых годах они торговали исключительно русскими книгами, но в сороковых заменили их иностранными. В сорок девятом или пятидесятом году на них пало подозрение в распространении книг запрещенных, и торговля вразнос была воспрещена[344]. Но и после этого, несмотря на воспрещение, букинисты продолжали, хотя и в уменьшенном виде, свой промысел, и, может быть, их промысел продолжался бы и по настоящее время, но они стали злоупотреблять своею торговлею: так, например, французскую неполную книгу они превращали в полную, что делалось ими весьма искусно; пятитомное сочинение у них могло быть полным в трех томах. Делали они это таким образом: купив разрозненное сочинение, хоть бы томы первый, второй, четвертый, они на четвертом томе соскабливали с заглавного листа слова «том четвертый» и наклеивали на это место другие: «том третий»; на конце тома соскабливали «конец четвертого тома» и наклеивали одно слово: «fin»[345]. Таким родом изготовленное неполное сочинение они продавали за полное. Другого рода злоупотребление заключалось в том, что, ознакомившись с каким-либо господином, втирались к нему в доверенность и выпрашивали у него на комиссию, для продажи, ненужные ему книги, но денег за них почти что никогда не доставляли. Такие и другие разного рода плутни мало-помалу стали охлаждать публику к подобным торгашам, и книжная торговля вразнос в настоящее время уже совершенно исчезла, но сами букинисты не исчезли и теперь производят торговлю книгами на мостах, улицах, а также и в рынках.
