Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970
Как я видел уже в Египте и других странах, у богов отбиты носы — это печать христианской эпохи. Зелоты бьют носы, евнухи отрезают пенис. Это их специализация. Здесь в Ватикане должна существовать коллекция мужских членов. Один из пап повелел кастрировать все статуи и оборудовать для фаллосов особый кабинет; они пронумерованы. Тут уже отдашь предпочтение Чезаре Борджиа.
РИМ, 21 МАРТА 1968 ГОДА
В первой половине дня почта. Потом сверка на террасе Пиренейского дневника Carabus rutilans[623].
Во второй половине дня на огромном кладбище Кампо Верано, коротко называемом il Verano, которое располагается неподалеку от Виллы Массимо. Квартал неоднороден; от массовых захоронений можно пройти к виллам и садам мертвых. На газоне цветут спаренные нарциссы, высотою не больше пальца.
Досадны были и остаются фотографии у могил, внезапное сочетание вневременности и механических репродукций в стиле сотой доли секунды. До сих пор ни одна эпоха не имела возможности для такой пошлости. Бедные люди, естественно, не виноваты в обвале в самую убогую и уже изначально аннулированную реальность. Это напоминает механическое стирание старого человека: остаются мощи, немного серого праха.
То же самое в сексе. Здесь, как в спорте, развиваются вторичные рабочие характеры, которые порождают статистически выбранные, проверенные множеством выбраковок красоты брутального невежества. Тип бросается в глаза уже физиогномически благодаря основанной исключительно на внешности самоуверенности. Он характеризуется неподвижным взглядом, наполовину смелым, наполовину презрительным изгибом губ. Ему соответствует совершенно отчужденная от исторических корней мужественность, которая бравирует собой на аренах и довольствуется их оценками. Тут уже недалеко и до гладиаторов.
Возьмем образ картофельного погреба: славные клубни так хорошо покоились там. Потом потеплело, и из них к свету пробились длинные, бледные ростки. Они ничего не желают знать о своем происхождении и преобразуют крахмал в алкалоиды. Окажись они сейчас в земле, все было бы в порядке; поэтому нельзя винить ни клубни, ни ростки.
РИМ, 22 МАРТА 1968 ГОДА
Продолжение переписки с Франсуа Буше; делаю сверку корректуры «Цейлона».
В полдень с Элен и Мишелем Бувар в «Раньери», via Mario dei Fiori. Я прошел по Испанской лестнице, месту встреч битников и хиппи со всего света. Один позировал в фиолетовом кителе и серебристых туфлях, с белокурыми волосами, спадавшими до плеч, в адмиральской фуражке над накрашенным лицом. В воздухе дымок гашиша.
Мишель Бувар старается выглядеть раскованным, хотя явно сосредоточен, манера его поведения позволяет предположить, что он знает что-то такое, чего не знают другие. Он не курит и не пьет, не ест мяса. Зато он с удовольствием смотрит, как его офицеры весело сидят за праздничным столом, когда он во главе. То, что я не воспользовался его приглашением в Дакар, когда он командовал там военной авиацией, является моим упущением. Он предусмотрел также вылазку в Тассили. Я посещал его в Ларе; он базировался там со своими реактивными истребителями. При этом присутствовал Жюль Руа, воин в духе Рене Кентона, писателя и боевого летчика во Второй мировой войне[624]. Он готовился к отъезду в Индокитай и напророчил, что, если они отступят там, настанет черед Алжира, а потом и всего остального. Конечно, это был скорее прогноз, поскольку в нем не содержалось, как в подлинном пророчестве, никакого «если» и «но». Оно связано с ходом судьбы, а не с логичным развитием, и угадывает непременно случающееся. Оно — предвидение, а прогноз — предварительное обдумывание. Прорицание авгуров основывается на том, что недостает оценки обстановки. Выводят случайно.
Прежде чем я тогда поехал в Лap, Перпетуя пыталась было «придержать меня за темляк»: «Тебе все же не следует сейчас отправляться в штаб-квартиру французов. Это неприлично».
Я ответил: «Они посещали меня в Париже, когда мы их оккупировали. Теперь они оккупировали нас, и я посещу их в Ларе».
РИМ, 23 МАРТА 1968 ГОДА
Еще к вопросу о противоположности прогноза и прорицания. Из фальсификации этого «если» жрецы извлекали прибыль и уважение. Так было в известном изречении Дельфийского оракула, из-за которого потерпел поражение Крез. «Если Крез…» — даже не прогноз, а коварство. Напротив, Лай узнаёт, тоже в Дельфах, верный оракул: его убьет Эдип, они с матерью поженятся, и это происходит вопреки всякой вероятности. Мой дед, учитель в школе для мальчиков, любил повторять сентенцию Бюргера[625]:
Der Mann, der das Wenn und das Aber erdacht, Hatt sicber aus Hacker ling Gold schon gemacht[626].
Это может удаться. И потом связывание религии и морали — дело фундаментальное.
Во второй половине дня на протестантском кладбище[627] с маленькой пирамидой и маленьким Гёте, figlio naturale[628] большого, как проинформировал нас смотритель. Об этом не преминули указать и на надгробном камне. Мы передали Вайблингеру[629] привет с родины, постояв на могиле того, «чье имя было начертано на воде».
Рабочие валили кипарис, смолистый аромат которого разливался по кладбищу. Дикие ветреницы цвели у подножия пирамиды, рядом с ней церцис[630], еще безлистый, однако ствол и ветки уже прогрелись. Источник, дарящий хорошую воду; золотые рыбки плавали в водоеме, где сторож охлаждал свое вино.
РИМ, 24 МАРТА 1968 ГОДА
Закончил на террасе вычитку «Цейлона» и вложил в конверт для Вильяма Матесона. Затем позавтракал: краюшка хлеба, кусочек пармезана, стаканчик кьянти, что образует гармоничное трезвучие.
Во второй половине дня с Элен и Мишелем в кафе «Греко», затем в садах виллы Боргезе и Санта-Мария дель Пополо. Здесь мы долго стояли перед двумя работами Караваджо — «Распятием Петра» и «Павлом на дороге в Дамаск»; удивительно разделение света и тени, почти без перехода. Мишель посетил почти все церкви и коллекции, в которых находятся полотна этого его любимого художника.
Уже некоторым современникам воспринимать художника мешало «яркое» и «темное». Как часто случается, здесь тоже имело бы смысл бросить взгляд на биографию. Караваджо начинал свое поприще в качестве подмастерья одного эксцентричного художника; страстный характер впутал его в череду распрей, из-за убийства ему пришлось бежать, и умер он от удара ножом. Это напоминает Челлини, вообще жизнеописания эпохи Ренессанса, и для искусства не вредно, скорее наоборот. Свеча in memoriam.
