Александра Толстая - ДОЧЬ
Но мне пришлось наблюдать не одни только наивные, внешние обряды, обычаи, я видела в японцах глубокую веру, желание подвига, жертвы для веры. И так же, как ради вопросов чести японец способен произвести над собой харакири, точно так же он не задумается сломать свою жизнь, если убедится в истинности того или иного вероисповедания или учения.
— Мой второй сын — последователь вашего отца, — рассказывал мне старик Конисси–сан грустным, убитым голосом. — Живет один высоко в горах, по железной дороге проехать туда нельзя, страшная глушь. Он иногда приезжает к нам, но редко. Мать очень страдает за него, жалеет…
— Чем же он занимается?
— Корзины плетет. Заработок небольшой, да и тот почти весь отдает. Все, что человек сделает для другого, к нему вернется, — говорит он. — Если отдашь последний рис, кто–нибудь предложит тебе работу, если отдашь последние бобы, тебе дадут риса. — Старик вздохнул. — Очень плохо живет, ест одни овощи, бобы, рис и то не всегда… — И опустил голову. Видно было, что не только одной матери жалко сына.
— Я очень почитаю вашего отца, — точно извиняясь, добавил он, — но я не понимаю, зачем из–за любви к нему юноша должен сломать свою жизнь.
Про секту Иттоэн я не знала. Для меня было неожиданно, когда в дверь постучали и вошли трое гостей: один из них, хорошо, по–европейски, одетый, в темных очках, шел осторожно, ногами щупая землю, его поддерживал под руку юноша в студенческой форме. Я узнала в нем слепого профессора, которого встретила у американцев Боульс в Токио, третий человек был одет как рабочий, в рыжей блузе, полинялой круглой шляпе, продранных на коленях штанах. Но рваная одежда, по–видимому, нисколько не влияла на его самочувствие. Он держался совершенно спокойно, с большим достоинством и уверенностью. Он оказался членом религиозного общества Иттоэн и приехал приглашать меня от имени общества прочитать лекцию в Киото.
Мы согрели чай, подали на стол все, что было у нас съедобного. Они, казалось, были голодны, ели все с удовольствием, но от холодного мяса отказались. Это меня не удивило. Многие японцы не едят мяса. Может быть, это влияние буддизма. «Мы чувствуем, что все живое родное нам», — говорят они. Но меня очень удивило, когда человек с продранными коленками сказал, что секта их основана в память моего отца.
— Мы живем его мыслями, исповедуем его учение и стараемся жить так, как он советовал. Нам хотелось бы узнать про него как можно больше, узнать то, что не написано в книгах.
Я была уверена, что скромное общество это устроит лекцию для небольшой группы в маленьком помещении, и, когда вместе с Куродой–сан, которого Иттоэн пригласило переводчиком, мы подъехали к громадному зданию и наш автомобиль врезался в движущуюся пеструю толпу, — я была поражена. Зал, вмещавший тысячи три людей, был переполнен. Девушки–студентки, студенты сидели рядами на полу, стояли в проходах, на эстраде. Распорядители, члены общества в обтрепанных одеждах, с радостными, веселыми лицами носились по залу, рассаживая публику.
До лекции еще оставалось полчаса. Председатель Иттоэн — красивый, высокий старик пригласил нас с Куродой пить чай. Он рассказал нам, какое влияние имел на него мой отец.
— Когда я прочел «Исповедь» и «В чем моя вера», я понял, что не могу жить по–прежнему… Я решил попытаться жить так, как учил Толстой, в труде и простоте. Пожалуйста, когда вы приедете к нам, не говорите: я приехала, а скажите: я вернулась.
Больше, чем когда–либо, нам обоим с Куродой хотелось говорить как можно лучше. Мы невольно увлеклись и затянули лекцию на два с половиной часа. Было уже поздно, когда мы все — Ольга Петровна, Туся, слепой профессор, Курода и я — приехали в общину.
Я страшно устала. Слишком велико было напряжение и слишком много было впечатлений за этот вечер. Но не успел автомобиль остановиться, как чувство покоя охватило меня. Мы подъехали к маленькому домику, за ним едва обрисовалось в темноте конусообразное очертание горы, где–то совсем близко журчала вода.
Комната, в которую мы вошли, напоминала мне наши деревенские избы. Посредине стол, кругом лавки, простота, почти бедность… Нам подали настоящий чай, хлеб, печенье — чувствовалось, что это была не каждодневная еда, а угощение для приезжих европейцев. И постепенно усталость забылась и мы разговорились. Мы узнали, что Иттоэн возникло 25 лет назад. Слово Иттоэн означает «один фонарь».
— Хоть один бумажный фонарь пожертвуй ради веры своей, — перевел Курода–сан.
Теперь всех членов общества около тысячи. Здесь, на этом клочке в три с половиной десятины, живут около ста пятидесяти человек. Жизнь их полна лишений, они не пьют, не курят, все вегетарианцы, едят самый дешевый, черный, необрушенный рис.
— Какие же права у вашего общества? — спросил Ку–рода–сан.
— У нас нет прав, — со сдержанной торжественностью ответил председатель, — у нас только обязанности.
Меня интересовало, считают ли они себя христианами.
— Мы не называем себя христианами, ни буддистами, ни таосистами. Из всех религий мы берем то, что ближе нам по духу, что имеет смысл, что помогает жить.
— Как мой отец, — сказала я. И указала ему, что в своих книгах «Круг Чтения» и «Путь Жизни» отец пытался собрать воедино сущность всех учений мира.
— Вот почему ваш отец так близок нам.
— Но чем вы живете? — интересовался Курода–сан. — Как могут 150 человек жить с трех с половиной десятин земли?
Председатель усмехнулся.
— Мы часто читаем сказку об Иване–дураке. Трем листья, сыпется золото, но оно нам не нужно. Мы всегда сыты, всегда довольны, и все у нас есть. Нам подарили эту землю, построили нам эти дома, мастерские.
— Вам приходится работать на стороне?
— Да, приходится, но с тех, которые нас не понимают, мы не берем платы, нам дают деньги только те, которые понимают нас и сочувствуют нам.
— Ну, вот завтра мне нужен работник?
— Мы пришлем его вам.
— И вы пошлете работника кому угодно?
— Да, если нас попросят об этом. Чаще всего мы чистим уборные, потому что никто не любит это делать.
Нас уложили спать на простых, грубых, но чистых футонах на полу. Солнце было уже высоко, когда мы проснулись. Нас повели умываться во двор горной ледяной водой. Председатель торопил с завтраком, надо было поспеть в храм на утреннюю молитву.
В храме, похожем на просторный японский дом, молились на коленях человек сто. Один из молящихся стоял впереди всех и бил в гонг, и в такт ударам, как пчелы в улье, гудели человеческие голоса. Они пели буддийскую молитву. Когда они кончили, сказал проповедь председатель. Он беспрестанно поминал имя Толстого, и я поняла, что он говорит о моем отце. После него говорила я. Мне страшно мешало то, что приходилось говорить с этими людьми, такими далекими, чуждыми и вместе с тем близкими, потому что они знали и чтили моего отца, через переводчика. Через третье лицо живой связи, без которой всякие слова мертвы, — создаться не может.
