Владимир Сухомлинов - Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания
И несмотря на то, что сам генерал Поливанов, который не пощадил бы Мясоедова, на запрос сенатора Посникова, 20 сентября 1915 года за № 2548, удостоверил, что «данных, которые указывали бы на то, что казненный Мясоедов имел отношение к делам политического розыска в армии, в делах центральных управлений военного ведомства не имеется», а сенаторы Кузьмин и Носович примкнули к двум ложным заявлениям Мясоедова.
Очевидно, что, гоняясь за сочинением обвинений в подлогах, приходится их делать самому.
Так оно, несомненно, имело место в данном случае.
* * *Для большей помпы процесса, который должен был опорочить царский режим и превознести этим новое правительство, избрали концертный зал Офицерского собрания армии и флота.
Больше месяца тянулось судоговорение, оборудованное исключительно для меня особым законом. Тревожное время, в период разбора дела, не могло не влиять на присяжных, в большинстве чиновников, которые были до того напуганы, что просили отпустить их домой.
Обвинитель сенатор Носович, струсив, требовал применения самой высшей меры наказания, пожалев о том, что смертная казнь отменена. Присяжные поступили благороднее и, несмотря на тот же страх, во-первых, признали редакцию вопросов, им врученных, подлежащей изменению; во-вторых, оправдали во всем мою жену и меня по первому пункту, но храбрости не хватило оправдать совсем, – очевидно, побоялись толпы.
Кассационная жалоба моя, несмотря на самые бесспорные к тому основания, устранена от рассмотрения. Да разве могло быть иначе? Ведь Сенату приходилось признавать неправильность Сената же, а это было бы равносильно самоубийству!
Как в обществе, так и в печати приговор все-таки принят был не так, как того ожидали закулисные деятели процесса. Речь нашего защитника вызвала в публике бурное сочувствие, прекратившееся лишь после того, как зала была очищена вооруженной силой, а после объявления приговора поднялся шум, от которого судьи побледнели и быстро исчезли. Они, правда, судили меня, а похоронили русское правосудие!
Глава XXXIV. Осужденный – помилованный – беженец
Гласное судопроизводство продолжалось с 10 августа по 12 сентября 1917 года.
Целый месяц мы пробыли вместе с женой – было о чем переговорить и рассказать. В середине процесса нас на три дня отвезли в крепость.
Сейчас же после объявления приговора мы должны были расстаться. Я был осужден к бессрочной каторге с лишением всех прав, и в ту же ночь меня отвезли в мой № 55 Трубецкого бастиона.
Когда стали пускать к нам в камеры наехавших из разных стран корреспондентов, то один американец меня спросил, что я теперь из себя изображаю?
– Форменного пролетария, – ответил я.
– О, да, да, генерал, философ, – воскликнул он и стал записывать в свою книжечку.
Очутившись на свободе, жена моя энергично стала хлопотать о том, чтобы сделать существование мое в неволе в условиях, возможно соответствующих моему возрасту и здоровью. Два раза в неделю я мог ее видеть, а вскоре подоспела и вторая революция, о которой на прогулке мне сообщил один унтер-офицер из караула: «Подождите немного, мы вам скоро доставим сюда Керенского с товарищами».
Но он не угадал, так как Керенский улизнул, а «товарищей» его действительно доставили.
Переворот этот ввел в нашу жизнь узников большую перемену, с одной стороны, облегчив условия существования в значительной степени, а с другой – увеличив опасность для жизни.
Свидания назначались более продолжительные и нескольким сразу, поэтому мы знали, кто где сидит. На прогулку стали выпускать по несколько человек. Я гулял со Щегловитовым и Белецким. Все Временное правительство, кажется человек одиннадцать, гуляло всей компанией.
Разрешили приносить продовольствие, газеты и даже водили нас в Петропавловский собор на богослужение. Позволили мне и Щегловитову привести в порядок каталог и книги библиотеки, для чего мы сидели по соседству с моей камерой в особой комнате. В последнее время даже, от 8 до 10 ч. вечера, нам было дозволено бывать друг у друга в номерах.
Пуришкевичу, Пальчинскому, Де-Боде, Рутенбергу разрешено было топить печи в коридоре, и они большую часть дня проводили поэтому вне камер. Сплошь и рядом двери оставались не на запоре.
Продовольствие тоже улучшилось – на помощь пришел так называемый политический Красный Крест, доставлявший нам ежедневно кое-что из съестного. Этим мы обязаны сердечной заботе о нас глубокоуважаемого доктора Ивана Ивановича Манухина.
Белецкого скоро перевели в «Кресты», и мы гуляли вдвоем с Щегловитовым, которого я имел возможность ознакомить с моей черновой работой, послужившей основанием к составлению записки о моем процессе. Указания его были для меня весьма ценны.
Жене моей удалось выхлопотать перевод и меня в «Кресты». В 8 ч. вечера я собирался в гости к Ивану Григорьевичу Щегловитову, в № 56, а мне пришли сказать, что за мной приехали. Действительно, в коридоре был офицер, с предписанием доставить меня в «Кресты». Незамысловатое имущество мое, при содействии моих соседей и чинов команды, было быстро уложено, и, выйдя из каземата, в автомобиле я увидел жену, которая и отвезла меня на Выборгскую сторону.
* * *«Кресты» оказались громаднейшей тюрьмой, получившей это название вследствие крестообразного расположения ее корпусов одиночных заключений. Там же имеется несколько зданий вроде лечебниц, в том числе и хирургическое отделение, в два этажа. В верхнем – помещались «политические», в категорию которых зачислили и меня. Я из мрачного, сырого, за отсутствием подлежащего ремонта разрушающегося бастиона попал в светлое, сухое, теплое, недавно выстроенное здание, с центральным водным отоплением, ванной комнатой с двумя прекрасными ваннами, постоянно горячей водой и кухней в распоряжении заключенных.
Одна из камер превращена в зубоврачебный кабинет, что представляет большое удобство и облегчает многим страдания и без того тяжелые для узника. Хирургическое отделение – роскошно по своей чистоте, обилию воздуха, света, высоким палатам, перевязочной и операционной, оборудованной не хуже лучших клиник. Несколько врачей, фельдшеры, отвечающие своему назначению, делают пребывание в неволе людей, с подорванными силами и здоровьем, вполне сносным.
На лестницу вышел встретить меня Белецкий, при котором, во время службы его в Министерстве внутренних дел, строилось это здание. Он принимал большое участие в целесообразной конструкции тюремной лечебницы, в которую сам попал в виде заключенного. Посадили потом сюда же и техника, устраивавшего водяное отопление этого здания. В трех просторных палатах, с громадными окнами, помещалось от 5 до 7 человек в каждой. Имелись еще и две комнаты, для одного-двух человек.
