Юрий Семенов - Комиссар госбезопасности
Генерал Баграмян приказал разобрать плетни, рубить ветки, нести солому и вязать маты… Лишь к вечеру настелили проход через топкий берег реки. Наготове стояли лодки и плотики.
До темноты оставалось не больше часа. Казалось, ничто уже не может остановить переправу. И тут на Лучки двинулись пять вражеских танков, а за ними, как и прежде, хмельные автоматчики.
Собрали считанные патроны и гранаты. Плесцов приказал не открывать огня без команды. Он исподлобья наблюдал за приближающимися танками, не зная, что будет; три связки гранат остановить их не могли. Но надо было стоять: ни вперед, ни назад пути не оставалось. Иначе полягут все.
Иван Михайлович первым дал автоматную очередь. В стороне раздался взрыв, и все увидели, как круто развернулся, задымил танк. Ликовали без слов, отметив удачу дружным залпом.
Вскоре горел и второй танк; тогда остальные три машины повернули в обход обороны. Гитлеровские автоматчики залегли…
А на берегу началась переправа: подоспели спасительные сумерки.
Следя за танками, Плесцов решил, что пришло самое время роте отойти. Пусть танки давят пустые окопы. И, оставив людей для прикрытия, Иван Михайлович занял с ними два окопа, приказав передать по цепи:
— Отходить! К переправе!
* * *Всю ночь капитан госбезопасности Боженко и семь красноармейцев с Капитонычем впереди посменно несли тяжело раненного Михеева. Не оставлял комиссара и обессиленный Ярунчиков. Прошли немного, километров шесть, когда начало светать. Впереди за леском разглядели село.
— Жданы! — определил Боженко.
— Давайте к стогу, вон к тому, на отшибе, переднюем, — распорядился Ярунчиков.
— Заловят нас тут, шагать надо, — попробовал возразить Боженко. — К реке надо пробираться.
— Идите, — разрешил Ярунчиков, располагаясь у стога. — Капитоныч с красноармейцем пусть останутся, остальным нечего толпиться.
Боженко предлагал другое — идти всем вместе — и сейчас колебался в нерешительности.
— Выполняйте! — поторопил Ярунчиков.
Присев возле Михеева, капитан госбезопасности сказал:
— Пойду к Жданам, организую переправу и вернусь. Нельзя тут дневать.
Анатолий Николаевич приподнялся на локте, посмотрел в сторону села.
— Иди. Наткнетесь на немцев, не давайте взять себя, — предупредил он.
Но не успел Боженко с пограничниками пройти и километра, как увидел позади на поле три вражеских танка. Они давили копны, поджигали стога, расстреливали убегающих. Вспыхнул и одинокий, на отшибе, стог, под которым остался Михеев. Густой дым растекся по убранному полю, и стало невозможно что-либо разглядеть.
— Погибли! Я же говорил… — горестно вырвалось у Боженко.
Укрываясь за кустарником, он кинулся с бойцами обратно.
Впереди возникла перестрелка. Потом все стихло, развеялся дым. Танки куда-то исчезли, только вдалеке маячила реденькая цепь гитлеровцев. Они удалялись, прочесывая местность.
Боженко подбежал к тому месту, где догорал стог, походил вокруг — никого рядом не было. И вдруг из овражка вылез Капитоныч. Он был растерян и не сразу заговорил.
— Пошли в укрытие, пока не заметили нас, — потащил его за руку капитан госбезопасности. — Где Михеев?
— Погиб комиссар… там они, — упавшим голосом сказал Капитоныч, показывая на овраг. — Только вы отошли, смотрим, немцы летят. Мы к оврагу… Танки бы ничего — автоматчики наскочили. Мы — отстреливаться. Смяли они нас… Михеев с Ярунчиковым полегли рядышком…
— Понаблюдай там, наверху, — приказал Боженко одному из красноармейцев, сам спустился вниз, пошел по извилистому дну оврага. Убитых отыскал за бугром. Михеев полулежал, прислонясь спиной к земляной стенке, и казалось, крепко уснул, склонив голову набок. Откинутая рука его зажала маузер.
Ярунчиков лежал рядом, лицом к земле. Боженко перевернул его на спину, увидел кровавое пятно на левой стороне груди, перевел взгляд на Михеева, склонился над ним.
В планшетке комиссара госбезопасности Боженко нашел циркуль, штабную линейку и письмо жене. Письмо он сразу закопал, остальное сунул себе в планшетку. С трудом выпростал маузер, но в нем не было ни одного патрона, и Боженко положил оружие обратно, в окостеневшую ладонь комиссара.
Сверху донесся голос наблюдателя:
— Немцы! Повернули! Назад идут!
Боженко распрямился, постоял мгновение.
— Прощайте, товарищи! Мы отомстим за вас! — сказал он тихо, чувствуя, как подступивший к горлу комок мешает ему говорить. — Мы еще вернемся! Придем, товарищ комиссар госбезопасности!
Спустя много лет…
Из Сенчи в Лучки на машине минут десять езды. Но трое приехавших сюда на новеньком зеленом вездеходе оставили машину, решив пройтись пешком по дороге, на которую не ступали больше тридцати лет. Полковники в отставке Плетнев, Стышко и Грачев с волнением шли по местам былых боев.
Сенча разрослась, целехонький мост сереет через Суду. А вот млына не стало.
Плетнев задумчиво стоял у края распаханного поля, смотрел в противоположную от села сторону.
Грачев пошутил:
— Опасался я, Дмитрий Дмитриевич, как бы ты опять здесь в атаку не бросился.
— Ребят вспомнил… Вон от того края леса шли танки. Тут погибали наши побратимы…
— А я Михеева вижу, как сейчас, — с болью вспомнил Василий Макарович Стышко. — Стою и думаю: встать бы сейчас всем погибшим. О чем бы они спросили нас прежде всего?
Грачев ответил:
— Думаю, не спросили бы, а сказали прежде всего: видим, победили, и жить вам чертовски хорошо, спасибо, что не забыли нас, пришли навестить.
— Никто из них не забыт, — подтвердил Плетнев. — На днях письмо получил от Михаила Пригоды, я рассказывал ему, что собираемся на места боев, так вот Михаил Степаныч просил поклониться землице родимой и павшим. — Дмитрий Дмитриевич низко поклонился.
— Он в Донецке, генерал-лейтенант Пригода? — уточнил Грачев.
— Да, недавно в отставку ушел. Вторым орденом Трудового Красного Знамени его наградили.
Василия Макаровича восхитила новость, он припомнил:
— У него и боевых, кажется, четыре Красного Знамени.
— Пять, — уточнил Дмитрий Дмитриевич. — Бесстрашный мужик. Я видел его в бою. Между прочим, когда я приехал к нему первый раз подо Львов, вижу, как-то настороженно приглядывается он ко мне: мол, как-то поведешь себя, товарищ, под пулями…
— Нашел к кому приглядываться, — польстил Плетневу Грачев.
— Он же не знал меня. А потом ободрил: «Ты ничего, без оглядки на передовой, молодец».
