Геннадий Прашкевич - Герберт Уэллс
А еще там был юный Хорэс Бэдд, десяти лет, румяный крепыш. «Я обещал маме не бить тебя», — сказал он. Но вот это как раз устраивало Эдварда-Альберта. Он никогда ни с кем не дрался, у него был свой способ безопасного общения с миром — всякие мечты, туманное чудесное воображение, как когда-то у Бэлпингтона Блэпского. Ему нравилось быть для всех (втайне, конечно) загадочным и молчаливым… Тайным Убийцей… Мстителем… Рукой Провидения…
2Эдвард-Альберт Тьюлер — венец творения.
Но весь он подчинен самым разнообразным комплексам.
Он боится взглянуть в музее на картину с обнаженной женщиной. Смущается, когда подружка после посещения кинотеатра, намекает, что никогда бы не смогла ничего такого… ну, ты понимаешь… чувство к иностранцу… «Для меня это все равно, что с китайцем…» Осторожность железными тисками сдавливает Эдварда-Альберта… Даже секс, такой влекущий, ужасный, отталкивающий и необходимый, превращается для него в западню. Со временем он, конечно, женится, у него даже появляется ребенок, но ничего это не меняет. Когда жена бросает Эдварда-Альберта (вместе с ребенком), он женится на прислуге — мисс Баттер. «У нее в жизни была драма. Она говорит, что хочет работать, чтобы забыться. И чтобы не приходилось с людьми разговаривать. Ей необходим заработок. В детстве она осталась сиротой и жила у тетки, которая терпеть ее не могла, потому что у нее были свои дочери. Подвернулся какой-то жених, она вышла за него, а он оказался страшный мерзавец. Страшный просто. Отнял у нее все, что она имела, до последнего гроша, пьянствовал, избивал ее. Избивал по-настоящему. Бил и колотил, когда она ждала ребенка. Ее отвезли в больницу. Бедный ребеночек через месяц умер — он его как-то покалечил. Она чуть с ума не сошла и пыталась покончить с собой. А когда стала поправляться, то узнала, что муж в тюрьме. И он вовсе не был ее мужем: он был двоеженец. Женился на ней только для того, чтобы завладеть ее грошами. Но тут уж она от него освободилась. Она немножко не в себе. Но очень милая, очень кроткая. Баттер — это ее девичья фамилия…» Но выйти за Эдварда-Альберта миссис Баттер согласилась только потому, что он дал ей слово никогда никогда никогда не вмешиваться в воспитание своего собственного ребенка.
3Больше всего Эдвард-Альберт страдал от того, что нет у него настоящих испытанных приятелей, которые дали бы добрый совет, как вести веселую мужскую жизнь в Лондоне! Видимо, это самая распространенная мечта всех представителей Homo Тьюлер в обеих его разновидностях (англиканус и американус) — сойтись с «настоящими» ребятами и бездельничать в клубе…
Кажется, Уэллс окончательно отчаялся. Он не видит уже никакого героя.
Сам роман перестает быть романом. Текст превращается в трактат, нашпигованный жгучими вопросами. Почему, черт побери, две мировые войны никак внутренне не изменили Homo Тьюлера, почему в нем не проснулась ни любознательность, ни желание изменить что-либо? Откуда такая непробиваемая ограниченность?
Когда в окопах на глазах союзников-поляков Эдвард-Альберт убивает нескольких прорвавшихся к окопам нацистов, он делает это только потому, что ничего не соображает из-за нахлынувшего на него страха. Но зато теперь он герой. Как когда-то Бэлпингтон Блэпский. После стакана дерьмовой польской водки он еще больше вырастает в своих глазах. К тому же его направляют с передовой в Лондон — на торжественный прием по поводу вручения орденов. Миссис Баттер ранена при бомбежке Лондона. Днем она очнулась и прошептала, что хочет видеть сына. Она не знает в точности, где он, но, по ее предположению, батальон находится в Уэльсе. «Мы найдем его, милая, — ответила ей дежурившая сестра. — Теперь это делается очень быстро. — И спросила: — А вашего мужа, мистера Тьюлера, тоже вызвать?» — «Он в Лондоне. Получает орден из рук короля. Не надо отравлять ему торжество всякими неприятными известиями».
Страницу, посвященную встрече Эдварда-Альберта с умирающей женой, стоит перечитать, потому что перед нами прежний великий Уэллс.
«В госпитале ему сообщили, что Мэри умирает. Но даже тут реальность продолжала казаться ему чем-то нереальным.
— Она очень мучается? — осведомился он.
— Она ничего не чувствует. Все тело парализовано.
— Это хорошо, — сказал он.
Оказалось, что сын его уже здесь.
— Он хотел остаться при ней до конца, но я подумала — лучше не надо, — объяснила дежурная сестра. — Ей трудно говорить. Что-то ее все время беспокоит.
— Спрашивала она обо мне?
— Она очень хочет вас видеть. Спрашивала три раза.
Снова в нем шевельнулось смутное ощущение горя. Надо было все-таки быть здесь…
— Мы с ней немножко повздорили, — промолвил Эдвард-Альберт, стараясь уложить в слова то, чего нельзя выразить словами. — Ничего серьезного, просто маленькое недоразумение. Я думаю, она жалеет, что не поехала, и хочет узнать, как все было (он всхлипнул). Наверно, хочет узнать, как все было… Если б только она поехала…
Но Мэри волновало не это. Разговор у них вышел словно на разных языках.
— Обещай мне одну вещь… — сказала она, не слушая его.
— Это было замечательно, Мэри, — говорил Эдвард-Альберт. — Просто замечательно. Ничего напыщенного. Ничего натянутого или чопорного.
— Он твой сын…
— Как-то и царственно и демократично. Замечательно!
— Не позволяй никому восстанавливать тебя против сына, Тэдди… Слышишь?.. Ни за что не позволяй… — твердил слабеющий голос.
Но Эдвард-Альберт не слушал, что она ему говорила. Он был поглощен собственным торжественным рассказом, который специально для нее приготовил. Он подробно остановился на том, как подъезжали к Бэкингемскому дворцу, описал толпу, рассказал, как любезно его встретили и пригласили войти, о фотографах, делавших моментальные снимки, о криках ура, которые слышались в толпе.
— Обещай мне… — шептала она. — Обещай…
— Король и королева были в зале. Он такой милый, простой молодой человек. Без короны. А у нее такая ласковая улыбка. Никакого высокомерия. Ах, как жаль, что тебя там не было: ты бы сама увидела, как все не похоже на то, что тебе мерещилось. Это была скорей беседа за чашкой чаю, чем придворная церемония. И в то же время во всем какое-то величие. Чувствовалось, что здесь что-то вечное, что вот бьется сердце великой империи… Я все время думал о тебе, о том, как я вернусь и расскажу тебе обо всем… Да, да. Если бы только ты была там… Я так спешил, чтобы тебе его показать… Вот он, Мэри, смотри…
Она несколько мгновений пристально глядела на сияющее лицо мужа, потом посмотрела на орден, который он держал в руках. Она больше не пыталась что-нибудь сказать. Внимание ее ослабело. Она, как усталый ребенок, закрыла глаза. Закрыла, чтобы больше не видеть ни Эдварда-Альберта, ни весь этот глупый и нелепый мир…
