Валерий Фрид - 58 1/2 : Записки лагерного придурка
Ходил в Инте и такой рассказ. На шахте з/к Кочур работал то ли экономистом, то ли нормировщиком. Однажды в контору заявилась комиссия: начальник комбината полковник Халеев и с ним еще трое — все пузатые, все в белых полушубках. Кочур не поднялся со стула, продолжал писать: он знал, что при входе начальства работающий или обедающий заключенный может не вставать. Полковник тоже знал это правило.
Ему нужен был телефон, а аппарат стоял на столе у Кочура. Халеев перегнулся через стол, позвонил. А когда положил трубку, сказал:
— Все-таки ты хам. Видишь же, что неудобно через стол тянуться!
— Я заключенный, я не обязан быть вежливым, — холодно ответил Кочур.
Отойдя, полковник спросил у начальника шахты:
— Это кто ж такой?
— Профессор… Из Киева.
— А как работает?… Хорошо?.. Ну, ладно.
«А мог бы бритвой по глазам…» Нет, это несправедливо. Халеев, я уже говорил, был не худшим из них. Это мне подтвердил старый московский журналист Александр Лабезников — он в качестве зека наблюдал за Халеевым много лет. Разумеется, полковник был такой же хапуга как все: бесплатная мебель, бесплатные ковры, бесплатные костюмы, пошитые лагерными портными. Дом, построенный за счет комбината. В сталинские времена такие Халеевы были удельными князьями. Ни горкомы, ни горсоветы не смели им перечить. Но наш интинский Халеев своей властью не слишком злоупотреблял. А когда времена изменились, сразу отдал свой дом под детский сад.
Этот детский сад Владимир Басов-старший снял в фильме «Случай на шахте восемь». Там это — дом не слишком положительного начальника комбината «Северуголь». И Халеев, встретив в Москве Лазебникова, жаловался:
— Вот ты обо мне написал объективно. А они в каком виде меня выставили?!.
Честно говорю: мы не его имели в виду. Просто — «типичный характер в типичных обстоятельствах».
Кочур, выйдя на свободу, выписал к себе жену, симпатичнейшую Ирину Михайловну. В их квартире нас заинтересовал буфет со стеклянными дверцами: посуды в нем не было, на всех полках стояли книги.
Такой буфет мы поместили в комнату Володе Батанину, герою только что упомянутого «Случая на шахте восемь», нашего первого фильма. Вообще-то прототипом героя был Шварц с его наивной борьбой за справедливость, с его непрактичностью и добротой: это он пустил к себе жить многодетного шахтера, а сам, в ожидании, когда тому дадут квартиру, переехал к приятелю…
Тут самое время извиниться за то, что я слишком часто упоминаю фильмы, поставленные по сценариям Дунского и Фрида. Но писать каждый сценарий нам помогали воспоминания о лагере. Хотя о самом лагере мы никогда не писали — считали, что приврать можно, рассказывая о чем угодно, но об этом ни врать, ни говорить полуправду не хотелось. А когда стало можно рассказать про лагеря без утайки, мы с Миттой и Коротковым написали «Затерянного в Сибири» — уже после смерти Юлия. Я убежден, что только лагерный опыт сделал нас с ним — если сделал — писателями[76]. Лагерное прошлое — сундучок, из которого, порывшись, мы вытаскивали характеры, ситуации, куски диалога.
Да и снимались два наших фильма в пост-лагерной Инте. Со съемками первого связан забавный эпизод.
Мы приехали вместе со съемочной группой, остановились в гостинице. Но не успели раскрыть чемоданы, как в номер зашел невзрачный мужичонка и робко сказал:
— Тут ошибочка вышла, вас велено поселить в люкс. Разрешите, я поднесу чемоданчики.
Я хотел было ответить, что и сами не хилые, донесем — но мой соавтор, всегда такой вежливый и деликатный, показал знаком: не спорь!
Мужичок взял чемоданы и вышел, а Юлик объяснил:
— Это же Слинин, начальник лагпункта. Ты что, не узнал?
Я действительно не узнал: без голубой фуражки и погон Слинин выглядел совсем по-другому. И был теперь директором гостиницы.
— Пускай несет, — сказал Юлик. Мы об этом внукам будем рассказывать!
Вот я и рассказываю…
После отъезда Миши Левина Юлик стал теребить меня: надо писать! Не ерундовые стишки, а что-нибудь серьезное. Сценарии, например.
Я согласился без большого энтузиазма. В зоне я так представлял себе будущее: уеду на вечное поселение в Красноярский край, женюсь на местной бабенке с коровой (я очень люблю парное молоко), ходить буду в шляпе и костюме с галстуком, но в сапогах — там, наверно, грязюка. Устроюсь бухгалтером — какое уж там писательство! Но вот Красноярский край отпал, бабенка с коровой тоже… Может быть, попробовать?
Мы начали придумывать сценарий про бабника, который на спор завел роман с очень достойной женщиной, влюбился сам без памяти — а тут она узнала о пари и выгнала его… Шло со скрипом, и мы бросили эту затею. Очень во-время: оказывается, такой сценарий давно написан и поставлен. Это «Большие маневры» с Жераром Филиппом.
Взялись за работу попроще, за экранизацию лесковского «Левши». Писали по вечерам, придя со службы — это вошло потом в привычку. Так и в Москве потом писали — на ночь глядя, когда все домашние угомонятся.
С шахты Жора Быстров приносил нам записки от Смелякова.
«Дорогие люди, — писал Ярослав Васильевич, — пока еще не решаюсь послать вам две главки, написанные без вашего руководящего и вселяющего бодрость взгляда…» (Мы понимали, что шутит — но все равно гордились.) «Ах, как мне нужен ваш совет! На расстоянии это гораздо труднее».
Прошла неделя, и Жора принес нам эти две главки — листки, исписанные мелким, ни на чей не похожим почерком. Обнаглев, мы стали делать на полях критические замечания и отправлять обратно, автору. Он не обижался. Писал: «Очень, очень недостает вас обоих. Причем с течением времени грусть по вас не затихает, а увеличивается».
Узнав от Жорки, что и с «Левшой» у нас не ладится, Смеляков забеспокоился: «Заклинаю вас всем работать, работать и еще раз работать. Вы должны выдать несколько сценариев и пьес — в этом смысл вашего существования. А сомнения всегда есть. Я уже пишу 20 лет и каждый раз сомневаюсь в себе. Говорил с людьми постарше: у них то же…»
Зима шла к концу. Весны в Инте практически не бывает — в мае часто лежит еще снег. А потом вдруг наступает лето. Вот когда мы оценили поговорку: живем как в Париже, только дома пониже и асфальт пожиже. В интинском «асфальте» ноги вязли. Но главная беда пришла с паводком. Нас предупреждали: домик стоит в низине, когда стает снег, реки Инта и Угольная разольются — смотрите, как бы не затопило! Затопить не затопило, но воды в комнату и кухню натекло по щиколотку.
Саламандровну мы сажали на стул, стул ставили на кровать и, уходя на работу, строго наказывали: не слезать! В обеденный перерыв кто-нибудь из троих — Жора, Юлик или я — обязательно прибегал проверить, не утонула ли.
