Анатолий Воронин - Второй пояс. (Откровения советника)
Ё-моё! Да ведь это же бурубухайка Мир Акая. Её ярко-красный цвет я не мог спутать ни чем, поскольку в Кандагаре такая машина была в единственном экземпляре. Теперь это действительно была «бурубухайка», в прямом смысле этого слова. Складывалось такое впечатление, что какой-то пьяный великанище скомкал её словно жамульку своими огромными лапищами. Это была уже не машина, а грустная пародия на неё. У нас в Союзе про такой хлам говорят однозначно: «Восстановлению не подлежит».
И тут только до меня дошло, что внутри этой «консервной банки», пока она кувыркалась с какого-нибудь откоса, наверняка сидел сам командующий. Потому-то и нет его сейчас на работе. Я попытался было выяснить, что же всё-таки произошло с машиной и где сейчас находится Мир Акай, но дежурный офицер ничего путного мне не ответил. И тогда я сообразил, что афганцы просто не хотят, чтобы мушавер-саиб знал обо всех обстоятельствах этого происшествия. Пришлось заходить с другой стороны. Я сообщил Хакиму, что у меня к командующему есть очень серьезный разговор, и мне необходимо с ним немедленно пообщаться, не зависимо от того, в каком он состоянии сейчас находится.
Подействовало. Хаким дал свою служебную «Волгу» и водитель отвез меня вглубь шестого района, к дому, в котором проживал командующий.
За все время моего пребывания в Кандагаре, мне ни разу не доводилось бывать в доме, где живет руководитель провинциального царандоя. До Саурской революции в нем жил какой-то местный богатей. Поговаривали, что летом 1979 года он погиб. То ли ХАДовцы его расстреляли, то ли царандоевцы. А может быть он просто пал от руки банального убийцы. Так или иначе, но как только дом остался без своего законного владельца, его быстренько национализировали, и передали на баланс царандою. Теперь этот дом по всем документам числился как служебное жильё командующего провинциального царандоя.
Еще на дальних подступах к этому дому, расположившемуся в некогда самых зажиточных кварталах Кандагара, я заметил усиленную охрану, стоявшую едва ли не на каждом углу. У ворот во двор дома так же стояло несколько вооруженных царандоевцев, во главе с молодым офицером. Завидев нашу «Волгу» они молча отдали честь и пропустили машину вглубь двора. Там тоже было полно служивого люда. Одни чистили оружие, другие подметали двор, третьи просто болтали друг с другом. Мне даже показалось, что на наше появление никто не обратил ни малейшего внимания. Но, как оказалось, это мне только показалось. Я еще не успел открыть дверь машины, как возле неё, словно из-под земли выросли фигуры двух вооруженных солдат. Не говоря не слова, они встали в «стойку» между мной и входной дверью в дом, давая тем самым понять, что просто так я в этот дом не войду. Я даже несколько опешил от такого служебного рвения сарбозов, но уже в следующее мгновение мысленно оправдал их за такие жесткие действия. И действительно, совершенно незачем из резиденции «командони» делать проходной двор.
Вышедший в это время из дома офицер в звании капитана, отдал распоряжение сарбозам, и те, расступившись в разные стороны, пропустили меня вперед. При этом они едва ли не впритык пристроились позади меня, и сопровождали так до тех пор, пока я не исчез внутри дома.
После невыносимой уличной жары, большой дом встретил меня приятной прохладой и легким полумраком. В сопровождении всё того же капитана я прошел до конца длинного коридора и неожиданно очутился в огромной, ярко освещенной солнечным светом комнате. Машинально прикинув её размеры, пришел к выводу, что по площади она намного больше, чем вся моя трехкомнатная квартира, в которую моя семья вселилась незадолго до поездки в Афганистан. Живут же люди!
В комнате никого не было, и сопровождающий меня офицер предложил присесть на огромный диван, обитый натуральной английской кожей. Возле дивана примостился низкорослый, восточный столик на коротких, кривых ножках, на котором стояла красивая фарфоровая ваза с фруктами и пара перламутровых тарелок с восточными сладостями.
Не успел я утонуть в этом воздушном диване, как откуда-то из бокового прохода появился Мир Акай. Он шел, слегка прихрамывая и опираясь одной рукой на костыль. По всей видимости, эта ходьба ему давались с трудом, но улыбающийся командующий всем своим видом старался показать, что у него все нормально.
Поприветствовав друг друга, мы уселись вдвоем на диван, и командующий начал рассказывать о той аварии. Потом он задрал широченные брючины цивильных штанов, и моему взору предстали его синюшные ноги. Заметив мою реакцию на увиденное Мир Акай только усмехнулся:
— Дальше раздеваться не буду, но поверь мне, что все тело покрыто такими же синяками. До сих пор сам удивляюсь, как это мы остались живы.
Во всех подробностях он рассказал о происшествии, не забыв при этом посетовать на несостоявшийся визит к Мамад-хану. А ведь именно на него он возлагал самые большие надежды, поскольку подписание соглашения с ним сняло бы с повестки дня очень многие проблемы, связанные с обеспечением безопасности на постах второго пояса обороны. Мир Акай высказал предположение, что после всего что произошло с ним, на Мамад-хана тоже будет оказан сильнейший прессинг со стороны Исмата и его малишей. Как это будет сделано, он пока еще не знает, но то, что Муслим пустит в ход все своё восточное коварство — это однозначно. На днях нужно ожидать резкого ухудшения обстановки вокруг постов второго пояса. И неизвестно ещё, кто будет нападать на них: то ли моджахеды из «зеленки», то ли или исматовцы из Бульдака.
Слушая Мир Акая, я вдруг отчетливо вспомнил, что еще в январе месяце, когда на четвертом посту наблюдал за одиноким «духом», методично запускающим эрэсы в сторону расположения афганской батареи, мне показалось очень странным его одеяние. Один в один он был облачен точно в такой же черный малахай, какие обычно носили исматовцы. Кто знает, но вполне возможно, что тот «дух» был вовсе и не «духом», а одним из нафаров Муслима.
Трижды прав командующий, насчет подлости и коварства Исмата. Ничего хорошего не жди от такого человека, кроме удара ножом в спину.
Беседуя с Мир Акаем, я четко определился, что именно буду докладывать в Кабул…
Командующий оказался провидцем.
Уже на следующий день «духи», а может быть, кто иной, предприняли попытку широкомасштабного наступления по всему второму поясу обороны. Командиры постов, истерически крича в микрофоны своих раций, докладывали, что их посты находятся под угрозой полнейшего уничтожения «духами». Больше всего досталось в тот день четырем, самым дальним постам. «Духи» подошли к ним на расстояние прицельного выстрела и едва ли не в упор расстреливали позиции царандоевцев из гранатометов и стрелкового оружия. В те дни и ночи «духи» очень сильно обстреляли несколько постов первого пояса обороны. На одиннадцатом посту была полностью разбита кухня, а на шестнадцатом посту ранен офицер и два солдата. На двадцать седьмом посту на мине подорвался солдат из Гильмендского батальона, а на седьмом посту первого пояса обороны обстреляны солдаты 34-го опербата. Все три поста, на которых несли службу военнослужащие прикомандированного Кундузского батальона, тоже были обстреляны. К счастью жертв среди личного состава не было. На «десерт» «духи» закидали зажигательными эрэсами уездный центр улусвали Майванд, спалив там несколько домов. Среди жителей кишлака были убитые и раненые.
