Александр Лацис - Почему плакал Пушкин?
Похоже, что американский книжный рынок издали представлялся предприимчивому «публикатору» чем-то вроде рая для простаков.
Между тем тамошняя пушкинистика насчитывает в своем активе весьма солидные труды. Наши специалисты постоянно обращаются к однотомному «Словарю рифм Пушкина», к двухтомному «Конкордансу», то есть к словарю-справочнику, дающему возможность мгновенно отыскать любую строку из завершенных поэтических произведений. Добавьте сюда подробнейший комментарий В. Набокова к «Евгению Онегину». Так что не будем удивляться, если действительно окажется, что топорное сочинение Армалинского расходится туго.
Каждый сколько-нибудь знакомый с творчеством Пушкина положит «Тайные записки» обратно на прилавок, как только глянет на любую страницу. Вот как пишет Пушкин, если верить Армалинскому:
«Я люблю ярость, что легко поднимается во мне по незначительному поводу. Она дает мне волю, которая делает меня готовым к убийству. Эта воля – страшна. По счастью, она быстро исчезает» (с. 100).
«В силу моего темперамента, я не умею остановиться и довожу всё до крайности, а крайность на этом пути ведет к саморазрушению» (с. 102).
Немалая часть текста заполнена вербигерацией. По разъяснению первого издания БСЭ, так именуется в медицине неудержимое повторение одних и тех же слов. Сознание воображаемого Пушкина застревает то на религиозных терминах, то на грязных выражениях, на бранной лексике.
Становится очевидно, что книжка М. Армалинского – нарочито бредовая. Тут не просто эротический бред, а, так сказать, бред концептуальный.
Перед нами тщетные усилия объяснить судьбу поэта, его участь тем, что был он человеком невменяемым, дошедшим до крайности, до распада личности. Эта не сегодня возникшая басня здесь доведена до полнейшей бессмыслицы.
За кулисами преддуэльной истории могло орудовать существо не вполне нормальное. Но не в том лагере надобно искать. Не в числе истинных друзей поэта.
«Вопросы литературы». 1989. № 2.2. Нахалитэ анпостижибль
Выходящий где-то в Калифорнии – не то в Лос-Анджелесе, не то в Санта-Барбаре – еженедельник «Панорама» добросовестно предупредил, что не имеет намерения вступаться за «бойких ребят из Миннеаполиса», опубликовавших так называемые «Тайные записки А. С. Пушкина». «Бог им, как говорится, судья», – не без грусти заключает «Панорама» свое редакционное примечание.
Не будем и мы учить «бойких ребят» уму-разуму. Тем более, что они вовсе не стремятся пополнить свои знания и способствовать торжеству истины. У них нет ни малейшей возможности подкрепить заявленную претензию на обладание «утаенным дневником Пушкина».
В их распоряжении нет рукописи «дневника». Нет хотя бы копии. Был, говорят нам, перевод с текста, написанного «по-французски». Рукописи перевода опять-таки нет. И спросить о ней не у кого, фамилия переводчика – и та осталась неизвестной. Напрашивается вывод, сделанный нами в «Вопросах литературы» (1989, № 2): ничего нет, ни тщательной фальсификации, ни плохонькой подделки. Есть откровенная халтура.
Столь определенная оценка не оставляла предлогов для полемики. Поэтому «бойкие ребята» сильно отвлеклись от нашего разбора и произвольно переиначили сказанное в нем.
Придется дословно повторить итог нашего первого выступления.
«Думается, что Илья Самойлович Зильберштейн преувеличил достоинства книги, когда обозвал ее подделкой… У настоящего фальсификатора не может быть ничего общего с невежеством и халтурой. Ему предстоит действовать тщательно, находчиво и хитроумно, усвоить основательный багаж знаний, навыки мастерства.
Кто не владеет слогом, кто попросту необразован – манеру кого из писателей он сумеет воспроизвести? Разве что равноценного себе графомана».
«Бойкие ребята» самые нелестные, самые невыгодные выражения как бы не заметили, потихоньку опустили. Остальное изложили по способу «наоборот»: Лацис, мол, пытается доказать, что «Записки» – подделка.
Рассказывают «бойкие ребята» еще и такую басню: оный Лацис все сверяет с «каноническим текстом» биографии Пушкина. И все, что не сходится, «вызывает у него непоколебимую уверенность в том, что это фальсификация».
Не сразу понятно – чего ради люди сами на себя наговаривают?
Почему охотно напрашиваются на обвинения в подделках и фальсификациях?
Хитрость в том, что эти обвинения – меньшее зло сравнительно с невежеством и халтурой. Эти обвинения – клеймо, но не безнадежное. Пусть невольно, пусть случайно, но автор подделки может что-то угадать.
Почему же такой возможности не имеют халтурщики и невежды?
Потому, что у них заведомо недоброкачественные исходные данные.
«Бойкие ребята» не стесняют себя уважительным отношением к фактам, датам и цитатам.
Ловите их на чем угодно – они без запинки продолжат выкрикивать набор неосмысленных слов, как нечто бесспорное, общеизвестное и давно доказанное.
Доверяясь своей памяти, «бойкие ребята» пишут: «Лацис сам упоминает… Б. Казанцева». Но такого пушкиниста – Казанцева никогда не бывало. Мы ссылались на мнение Б. Казанского. Того, кто первый разъяснил неосновательность версии насчет добрачной беременности Екатерины Гончаровой.
К сожалению, «бойкие ребята» не сумели запомнить собственные байки, пущенные ими в ход на страницах «Тайных записок».
Вот что они рассказывают теперь, выступая в «Панораме».
«В записках сообщается, что Екатерина была, не только беременна до брака, но что отцом ее ребенка был сам Пушкин».
Не побрезгуем, обратимся к напечатанному в городе Миннеаполисе на русском языке тексту «Тайных записок». На стр. 45 действительно имеется напраслина насчет Екатерины Гончаровой, но несколько иная напраслина.
«Я видел, что Дантес и Коко стали любовниками».
Далее сочинитель (или сочинители) мнимых «Записок» наворачивают цепочку вымыслов: девица Катерина беременна. От Дантеса. В чем и призналась поэту…
В любом варианте вся придумка остается сущим вздором, так как первый ребенок явился в свет в точности через сорок недель после свадьбы Катерины и Дантеса.
Нет необходимости перебирать ворох больших и малых нелепостей. Ограничимся фразой, в которой якобы-Пушкин говорит о себе: «Я, карлик с лицом обезьяны…»
Ни один из хоть раз видевших Пушкина современников «карликом» его не называл. Его рост, 2 аршина 5½ вершка, то есть почти 167 сантиметров, вовсе не считался маленьким.
На страницах «Записок» нет Пушкина, который весело шутит, или творит, или размышляет о литературе.
