Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой
Серёжина мама Софья Леонидовна рассказывает нам о похожем эпизоде:
«Я познакомила её с Олей Янченко.[105]. Олечка выходила замуж, и Лина Ивановна позвонила мне с просьбой помочь ей одеться на свадьбу Олечки Янченко. Надо сказать, что именно в это время она сломала себе правую руку, это был тяжёлый перелом со смещением. Я сказала: „Конечно, я приеду и помогу вам одеться“. Я приехала к ней, открыла шкаф, – там костюм, костюм, костюм. Я говорю: „Наденем какой-нибудь нарядный костюм и серёжки“. Она возмутилась: „Какой может быть костюм?! Только вечернее открытое платье“. В институте Склифософского ей категорически предложили гипс, но она наотрез отказалась, ходила без гипса, и когда я начала натягивать на неё вечернее узкое платье, она просто кричала на крик. Ей ведь пришлось поднять руки, влезая в это узкое платье. Светлое, блестящее, парчовое. Очень узкое с очень узкими рукавами. Наконец, мы это платье натянули, молнию сзади я застегнула, потом она наложила косметику и отправилась на свадьбу. Она была необыкновенно хороша и как всегда была царицей бала. Я поехала вместе с ней и когда мы вернулись, снова помогала ей. Через три недели мы поехали с ней в институт Склифософского, и они сказали: „Никаких следов перелома не осталось“.
Она вообще не признавала никаких лекарств, никакого лечения. Принадлежала к „Christian Science“, американскому религиозному течению. Помню такой случай: её приглашают в Серебряный Бор на чей-то день рождения. Она была совершенно больна. Я стала уговаривать её: „Авия, вам нельзя ехать, вы получите сильное осложнение“. „Какое осложнение?! У меня не будет никакого осложнения“! – помню, как она громко возражала. И, конечно, поехала, и никакого осложнения у неё не было».
– Конечно, её мужество идеальным образом сочеталось с отменным здоровьем, – продолжает Серёжа, за исключением проблем со зрением в конце жизни, возникших в лагере из-за чтения без света. Она очень редко болела, но с другой стороны может быть именно благодаря мужеству она, всю жизнь любившая тепло и свет, перенесла и выжила вообще в условиях советского лагеря посреди бескрайней ледяной пустыни, без солнца, красок, растительности.
Я думаю, что для понимания характера Авии очень важно, что она со сравнительно юных лет имела близкое отношение к определённой форме духовной жизни, Christian Science – Христианской науке. Потому что как бы ни относиться к самому Christian Science, решающую роль в жизни людей играет наличие или отсутствие конкретных форм духовной жизни. И, конечно, надо отметить, что некоторые стороны этого учения соответствовали характеру Авии. Согласно этому учению, страдания или болезнь являются иллюзией, любая болезнь может быть преодолена силой мышления, силой духа. В Christian science они иначе это называют. Идея, что всё можно преодолеть духовным усилием, была ей очень близка, и, может быть, тоже помогла ей выжить в экстремальных лагерных условиях. Сергей Сергеевич относился к этому очень серьёзно, не менее серьёзно, чем она. И когда она жила в России, у неё в России сохранялись связи. В Christian Science две основных книги для чтения: одна – Библия, а другая – главная книга основательницы этого учения Мэри Беккер Эдди, – «Ключ к здоровью и Святому писанию». Мэри Беккер Эдди жила в Америке во второй половине XIX века. Каждую неделю по всему миру через приверженцев этого учения распространяются брошюры, где указаны места из Библии, которые надо читать в определённый день. И когда Авия жила в России уже в позднее время, и я к ней приходил, у неё всегда был кто-нибудь из англоязычных посольств – в частности, американка, которая каждую неделю приходила и бросала ей в дверь такую брошюру. В её двери помимо почтового ящика была щель специально для этих брошюр, через которую они падали прямо на пол в передней.
Авия дружила со многими иностранными дипломатами и особенно с женой австрийского культурного атташе. Она была художницей, и я очень хорошо помню, как после очередного концерта, который проходил в канун Православного Рождества, мы поехали вместе с этой художницей на Рождественскую службу в православную церковь. И хотя Авия никакого особенного отношения к православию и вообще к религиозно-церковной жизни не имела, но тем не менее она поехала, и тогда мы, хотя и не всю службу отстояли, но провели в церкви целый час. И хотя она знала свой собственный путь, у неё был живой интерес к различным явлениям духовного порядка и особая ей присущая внутренняя широта и терпимость к другим взглядам и убеждениям. Чего она совершенно не переносила – это фанатизма в любых его проявлениях. Она презирала материализм, считая его примитивным и не достойным человека мировоззрением. Она ценила и поддерживала в людях духовные интересы и считала, конечно, что они являются необходимым условием полноценной человеческой жизни. Человек в любой области должен был проявлять духовные интересы и сознавать, что принадлежит не только к земному, но и к духовному миру. Эту веру в реальность высшего духовного мира она пронесла через всю свою жизнь, никогда ей не изменяя и до конца жизни продолжая следовать указаниям своего учения.
Она считала нужным каждый день хоть немного времени уделять духовной работе, и как бы она ни была занята своей светской жизнью, это обязательно входило в программу дня. Я прекрасно помню, что когда я к ней заходил, а заходил я часто, я заставал её в очках с лупой читающей эти брошюры. Это форма приобщения к вере, и она постоянно читала Библию. Она верила и в духовный мир, и в силу духа и во всяком случае в способность духа властвовать над материей, преодолевать все препятствия. То есть любая жизненная трудность, любое страдание, любое несчастье – представлялось ей с точки зрения этого мировоззрения иллюзией, которая должна быть преодолена силой человеческого духа. В общем идея, которая русской психологии совершенно чужда, – не сама идея, что можно что-то преодолеть исходя из духа, эта идея свойственна всем духовным течениям, – но то, что страдание само по себе не имеет никакого положительного значения. Такое убеждение, положительная роль страдания, непременные для русской и вообще христианской духовности, в центре которой стоят страдания Христа, Christian Science чуждо.
Авия имела определённое чувство, что жизнь человека обретает смысл, если в ней есть какие-то духовные устремления и убеждения. И поэтому она проявляла интерес, может быть, не очень глубокий, и даже любопытство, к РАЗНЫМ течениям. То есть она охотно беседовала и выслушивала людей, говорящих на темы их духовных убеждений. Она совершенно ни от кого не требовала, чтобы они были такие же, как у нее, но когда человек никакими убеждениями не обладал, это было для неё определённым признаком характера советского человека. Нормальный человек в её представлении должен был жить духовными ценностями, и поэтому то, чем я интересовался и чем я жил, то есть антропософское мировоззрение, – было ей важно. Она этим не занималась в деталях, но спрашивала ещё в Москве, в России, что это такое, мы с ней об этом говорили, она мне через своих знакомых доставала некоторые книги по антропософии, она относилась сочувственно, и, более того, когда я был ещё в России, а она уже уехала на запад, она пожелала сама, по собственной инициативе, посетить международный антропософский центр, где я теперь живу и работаю, Дорнах, в Швейцарии, чтобы посмотреть, чем же её внук, собственно, живёт. Меня там уже знали и встретили её соответственно. Интересно, что её водил по Гётеануму, показывал всё здание пожилой музыкант, известный скрипач из Вены Карл фон Бальц, который знал ещё Рудольфа Штайнера, и они с Авией очень хорошо общались и разговаривали на многие темы – о музыке, об антропософии, – и она находилась под впечатлением того, что увидела. Они были примерно одного возраста, и я потом с Карлом говорил, и он восхищался её обаянием, её открытостью, живым интересом ко всему. Он сам антропософ.
