Николай Чиндяйкин - Не уймусь, не свихнусь, не оглохну
Мои ученики от 1981 года (курс Эфроса), я на них сильно рассчитывал. Но они оставили театр быстро, каждый по-разному, но… быстро. Клименко, Юхананов, Берзин уходили не просто. И тоже до сих пор конфликты существуют в прессе, в высказываниях и т. д.
Следующая труппа прожила (курс Буткевича), просуществовала 3,5–4 года — до 90-го года, и в 90-м перестала существовать. Здесь более мирно расставались люди, но не все. Это был крутой, прочный ансамбль.
Я начал заниматься театром с 68 года, всегда наблюдал один и тот же процесс. Я выполнял роль посредника между старым и новым. Я усваивал старые идеи и вырабатывал новые и передавал их.
Меня мало любили, много оскорбляли. Я дожил до времени, когда мои ученики не признают, что воспитание и эстетику они получили от меня. Таков путь мастера. Начиная этот путь, надо знать, что придет время, начнут отказываться от того, что все получили. Я никогда не относился смиренно к этому. Грустно сознавать, заканчивая 25-летие, — ничего нет, под моими спектаклями могут подписаться мои ученики. Актеры, которые со мной работали, говорят об унижениях и смерти.
Вот и мы с вами начинаем нашу новую жизнь, и надо иметь мужество, чтобы понимать, что этим закончится. Единственное мое желание, чтоб ансамбль (потом спектакль) прожил довольно долго. Может быть, дольше предыдущего.
Очевидно, многие скажут так, как на каком-то семинаре, по-девичьи: «Он никогда не был нашим педагогом». Ладно. Я не настаиваю на том, что я много сделал в театре. Но я был посредником между прошлым и будущим (если бы не я, был бы кто-то другой). Этого отнять невозможно.
Как раз я находился (и другие люди рядом со мной) в месте, где публика, принимавшая мой театр, была публикой другого театра. Это перекочевавшая публика. Для нового человека это были басни дедушки Крылова, я понимаю. И критика тоже… Они были попутчиками иногда, но ждали своих героев.
В конце концов я оказался в странной ситуации, когда самое лучшее место для меня в самолете. Я должен был бы сказать оптимистические слова, но то, что связано с работой, связано с оптимизмом. То, что связано с жизнью, пессимистично. Я желаю эту минуту отдалить.
Я не собираюсь ничего менять в правилах и творчестве и правилах творчества. Я не стремлюсь ни к каким усовершенствованиям, ни к каким успехам. Думаю, может быть, мои взаимоотношения с актерами меняются с качеством, в котором они находятся. Может быть, мне тоже надо подумать. 1, 2 курсы меня поразили. Я был влюблен, все мне нравилось, но я ничего не сумел передать, научить, просто молодость и невежество.
Мои отношения с ними были бы более лояльными, более милыми, если бы это были только студенты и мы иногда бы встречались.
Речь идет о завершении. Что будет происходить в 93-м, 95-м гг.? Я всегда мечтал о создании генерации. Я хочу завершить опыты лабораторные. Рано или поздно этот дом, где мы сидим, сидим с вами, будет построен (если летом не начнут рыть котлован, нужно жить совсем по-другому). Летом 95-го здесь должен быть Дом.
Думаю, репертуар сложится в этом сезоне. Мы много репетировали, и что-то опустится, это да, но репертуар, то есть все узлы завязаны, надо затянуть. И это в этом сезоне надо сделать — в этом.
Судя по тому, что происходит в Советском Союзе, можно ожидать чего угодно — война. Нам это не должно помешать, вот в чем дело. Я отдаю себе отчет, что такое этот сезон.
28 сентября 1992 г. 13–00, Москва, Сретенка
11-го поехал в Ростов поездом «Тихий Дон», можно сказать с оказией (сопровождал группу швейцарцев, и поездка в один конец получилась бесплатной). 13-го ездили к Танюше на могилку: мама, Вета, Толик, Нина (Сережа не поместился в машину). Осень. Холодно. Сильный ветер. У Танюши камень лежит на могиле. Мрамор белый, привезенный из Омска. Большой, тяжелый. Но еще не все готово, еще не все. Но все равно главное уже сделано. Самое тяжелое, самое трудоемкое, слава богу.
Разговор после показа (5 сцен). Устремление к чему-то — понятие внутреннее или внешнее? Думаю, внутреннее. Мы ощущаем это как разворачивающееся событие. Ощущаете ли вы, что то, что в конце концов разворачивается, дано в начале? Да. И это правильно. Это правильно сделанная работа. Ясно, что исходное событие всегда лежит в начале сцены. И оно может начать осуществляться сразу, но может быть в момент действия исходного события, может происходить соединение игровой и психологической структур, то есть вы можете двигаться, не загружая себя сразу.
Нас должно интересовать действие, совершающееся здесь, сейчас! (В этом случае как никогда.)
15 октября 1992 г.
Вчера после репетиции долго разговаривали с А. А. вдвоем. О всей жизни театра. О третьем курсе (там опять студенческие неприятности). Потом вспомнились наши «путешествия». С горечью вспоминаем «Сегодня мы импровизируем». Он говорит об этом спектакле, как о потерянном ребенке. Потом по секрету рассказал историю о гастролях в Париже «Серсо» в [Бобиньи] и все тяжелые перипетии, с этим связанные. В один из самых тяжелых дней, когда все рушилось, проходя мимо «Комеди Франсез», он сказал (про себя, конечно) — здесь я буду ставить.
— Причем, ты же понимаешь, никаких даже малейших оснований к тому не было, наоборот, состояние было ужасное, предчувствие неизбежной катастрофы, провала. Я никому, конечно, не сказал тогда этого, но, кажется, в дневнике записано — буду здесь ставить.
Интересно, что до этого разговора я фантазировал, разбирая, почему он принял приглашение «Комеди Франсез».
17 октября 1992 г.
Было несколько дней «семейных» потрясений. Дети устали, появились пропуски и опоздания (не к Васильеву, конечно). Он поднажал, потребовал и т. д. Начались сдержанные, но роптания. Тяжело, семья, дети и т. д. Что понятно. Расписание довольно жесткое:
11.30 — служба
12.00 — репетиции
14.00 — вокал, речь и т. д.
16.00–18.00 — репетиции
18.00–22.00 — Васильев
Итого 10 часов 30 минут. Шеф рассердился, ушел с репетиции, пошли с челобитной, начались разговоры.
Он предложил решить самим закон жизни (расписание). Долго судили, рядили (я не стал присутствовать при этих разговорах), придумали удобное для всех расписание, но тут демократия и кончилась, слава богу. Хотя уступки кое-какие он все-таки сделал. Осталось с 11.50 до 22.00 (но служба общая только с 13.30). Итак, есть возможность для вариантов, но в остальном все принял и укрепил, «ропот» закончился, продолжается работа, нормальная.
Несколько дней очень холодно в «Уране», работаем в пальто и теплой одежде, и голодно.
![Александра Гейл - Дневник. Поздние записи [СИ]](/uploads/posts/books/5561/5561.jpg)