Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
В этом заключительном предложении Жид обозначил суть проблемы, хотя и почувствовал необходимость позже добавить предложение или два: «В нашей литературе сегодня больше всего недостает героизма». Фраза эта теперь кажется немного странной, когда задумаешься, что написана она была в 1931 году, накануне одного из самых ужасающих взрывов фальшивого героизма и бравады, когда-либо обрушивавшегося на этот мир. Но правда, на которую Сент-Экзюпери наткнулся при написании «Ночного полета», состоит в том, что существуют разные степени храбрости, как существуют категории любви, и что спектр их от инфракрасного у глупых до ультрафиолетового у возвышенных. Может быть поразительна одинокая борьба пилота, такого, как Фабьен, но еще поразительнее стоическая сила духа и настойчивость Ривьера (в ком кто-то узнает Дора или Гийоме). Обе формы должны быть найдены в «Ночном полете», являющимся в действительности хвалебным гимном предприятию в апогее его деятельности, но который был издан – жестокий виток хронологии, – только когда компания, потеряв нерв и опору, подобно Фабьену, рухнула вниз… в колодец темноты.
Глава 13
По воле волн еще разок
За многие годы до своей популярности, в те времена, когда Сент-Экс пробовал продавать грузовики фирмы «Сорер», чешская гадалка предсказала: «Вы женитесь на иностранке, и вы станете известным писателем». После чего добавила: «Избегайте моря, а после достижения сорокалетнего возраста будьте осторожны с самолетами, на которых летаете». Первые два предсказания теперь сбывались, бесспорно подтвержденные тем, что случилось, как, впрочем, и третье. (Сент-Экзюпери начал испытывать неприязнь к спорту, связанному с купанием. Он никогда не был хорошим пловцом, а с тех пор, как случилась неприятность с его глазами в пустыне Сахара, он не любил снимать темные очки и приобрел привычку надевать их всякий раз, когда оказывался на побережье.)
Между этими событиями панегирик Андре Жида и премия «Фемина» перевернули карьеру Сент-Экзюпери. За одну ночь он стал известным, а не просто «интересным автором, у которого большое будущее», и желанным гостем на литературных салонах (в некоторые из них он допускался очень часто). Восхищенный успехом «Ночного полета», Галлимар ожидал с нетерпением следующей книги, в то время как Жид поощрял его желание создать что-то на базе жизни Гийоме и его приключений в Андах. Идея захватила Тонио настолько, что экземпляр «Ночного полета», который он подарил Ноэль и Анри Гийоме, имел посвящение: «Как подарок от старого друга, всегда воспринимавшего ваш дом подобно своему, ваш портвейн подобно собственному, а вашу привязанность – как надежнейшую из опор», добавив спустя мгновение в стремительном порыве: «В ожидании следующей книги, которая будет называться «Гийоме» – вот этот, невысокого роста».
Эйфория, разделявшаяся его матерью, присоединившейся к ним с Консуэлой в отеле «Лютеция» в Париже, была понятна, но она была вскоре омрачена двумя неудачами. Первая произошла в Ницце, где Консуэла, управляя автомобилем, наехала на пешехода. Последовал грязный судебный процесс, и калькуляция причиненного ущерба была столь высока, что они были вынуждены продать небольшую виллу с прекрасным садом в Семиизе – к великому горю Консуэлы и Антуана, которые в течение целой недели до наступления Рождества на правах хозяев принимали там его сестру Габриэллу.
Рождество того же самого декабря (1931 года) пришлось проводить в Сен-Морис-де-Реманс, и здесь снова радость была омрачена оттенком печали. Стоимость поддержания шато с его обширным парком стала все более и более обременительной для матери Антуана, проживавшей в одиночестве большую часть года. Двое из ее детей умерли, ее вторая дочь Симона уехала в Сайгон по делам службы в качестве архивариуса, Габриэлла проводила большую часть своего времени в Агее, а Антуан не отличался частыми посещениями. Когда он и Консуэла приехали снова в середине января, их охватило печальное понимание того, что это было их последнее посещение. Под давлением накопившихся долгов Мари Сент-Экзюпери решила продать собственность городу Лиону, чтобы там была организована школа-интернат. Погода, словно стремившаяся сделать Антуану последние дни в нем настолько счастливыми, насколько это возможно, была исключительно прекрасной и солнечной, ближе к индийскому лету, чем к резкой середине зимы.
Но зима, наконец, наступила, даже если только в его сердце, когда мать и Консуэла уехали в Межеве провести несколько недель на заснеженном курорте. Антуан, либивший кататься на лыжах ничуть не больше, чем плавать, сказал грустное «прощай» Сен-Морису с его красивыми липами и его чердаком, полным детских воспоминаний, и один возвратился в Париж. Известность уже тащила его в свои объятия, а иностранные издатели проявляли интерес к его работам. В конечном счете «Ночной полет» был переведен на пятнадцать языков, включая японский и финский, и немного позже (как мы это увидим) на его основе был снят кинофильм в Голливуде.
Кредит на английский перевод, изданный в том же году, был предоставлен двумя замечательными экспатриантами. Первым был Каресс Кросби, который заслуживал место рядом с Маргаритой Каэтани и Сильвией Бич как предприимчивой патронессой писателей. Париж ранних 30-х был тогда более приятным сообществом, нежели та рассеянная, обезумевшая и сумасшедшая, заполненная автомобилями столица, в которую он с тех пор превратился. Где теперь существуют только один или два литературных салона, которые все еще сохранили достойные названия и остались бледными призраками того, а тогда их было не меньше дюжины, полных свежего ветра и жизни, с сильным запахом новизны и волнений, даже притом, что они часто посещались той разновидностью паразитов, которые сами, испытывая недостаток творческой искры, реализуют свой талант в копании в мусорных ящиках критических вивисекций. Резкий обвал франка, упавшего до одной пятой части своей довоенной стоимости в период с 1920-го по 1924 год (и даже до одной восьмой части в 1926 году, прежде чем его спас Пуанкаре), сделал Париж относительно недорогим приютом для иностранных авторов и художников, предложив изобилие дешевых квартир, сдаваемых обедневшими вдовами и стариками, потерявшими своих кормильцев, мужей или сыновей, в ужасном кровопролитии Первой мировой войны. В этом Париже Гарри и Полли (позднее Каресс) Кросби, оба поэты с нежным отношением к богемной непринужденности, свили свои гнездышки, подобно ласточкам. Они не имели никаких неотложных финансовых забот, поскольку один из дядьев был менеджером «Морган-банка», и они имели доступ в литературный мир, поскольку другой дядя, Вальтер Ван Ренселаер Берри, оказался близким другом Пруста. Кузина Кросби, Нина, вышла замуж за Полиньяка и была, таким образом, связана браком с известной хозяйкой литературного салона Мане-Бланш; и наконец, они обосновались по адресу рю де Лиль, 19 (за углом жила Ивонна де Лестранж на набережной Малаке) в великолепной трехэтажной квартире в городском доме XVIII века. Там была библиотека (на верхнем этаже), богато убранная сицилийская гостиная и – недаром они все-таки относились к числу сюрреалистов – роскошная ванная (даже с медвежьей шкурой и камином!), в просторной, наполненной водой мраморной купели (достаточно большой для четверых) которой их менее опрятные богемные друзья могли искупаться и даже побаловаться длинными вечерами, которые, как позже написала Каресс Кросби, смахивали на «последний день Помпеи».
