Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири
Потом он становится на колени на краю плота, зачерпывает руками, основательно моет лицо и руки, приглаживает каштановые роскошные волосы и бороду, достает из кармана пестрый гребень и сначала благоговейно рассматривает его, потому что это подарок его жены, и другого такого гребня нет во всей деревне. Затем он спокойно причесывается без зеркала.
- Ну, братцы, как насчет чая? Подходите, я все приготовлю.
На плоту разжигают костер из маленькой связки тонкой, сухой древесины, на него ставится чайник.
Я за это время успел побриться, прыгнул в воду, короткое ныряние, и когда я снова стоял на плоту, у меня было ощущение такой силы, что я мог бы руками вырывать деревья.
Пока наш чай заваривается, огонь потушен, и мы распаковываем нашу провизию. Все мы богатые и избалованные люди, сделали действительно хорошие дела и заработали достаточно денег, купили очень много и радуемся теперь обильной трапезе и нашему здоровому аппетиту.
Теперь первый солнечный луч мелькает над водой! Он встречает Фаиме и будит ее. Она растягивается как кошка, ее глаза – полны сна, мечтательны как у животного. Я черпаю воду из реки и наливаю ее в руки девочке. Она трет себе ими лицо, причесывает свои отливающие синевой волосы, и вот она уже готова.
Во время завтрака забыта любая западная культура. Нет белой скатерти, посуда примитивна, и каждый ест так, как считает правильным. Потом все крестятся и прибирают; остатки отправляются в воду, где за них спорят рыбы. Они неутомимо плывут сзади и рядом с нашими плотами, хватают все, что идет за борт, причем нередко кажется, что при этом большая рыба съедает своего меньшего сородича. Так что каждый завтракает по-своему и по его вкусу.
Гребцы постоянно меняются. С воодушевлением я ударяю веслами о воду, вижу, как с них падают капли. Солнце уже припекает, поднимается все выше, и мы снова сбрасываем нашу теплую одежду.
Час за часом проходит, один изгиб реки переходит в другой, пока внезапно вдали не гремит гром.
Черная гряда туч движется нам навстречу. Мгновенно ставятся маленькие палатки, телеги накрываются навесами, и уже падают первые большие капли.
Смерч сметает песок и пепел нашего очага с плота, потом все умолкает и, кажется, внимательно прислушивается.
Внезапно начинает сыпаться дождь. Вода брызжет, кусты на берегах сгибаются под мощью ливня.
Беспечно, непрерывно гребут крестьяне.
Что значит для них раскаленное солнце, проливной дождь, захватывающий дух холод? Они – только крохотные частицы большой природы.
Она им не мешает, и они только лаконично замечают: «Идет дождь!»...
Фаиме и я спрятались в нашу палатку. Рядом лежит Илья Алексеев, и его замечание тоже звучит так просто: – Идет дождь!
Снаружи льет со всей силы. Неподвижно стоят лошадки, их уши свисают печально, их хвосты больше не движутся. Они мокнут так же, как их хозяева, но и для них это тоже привычно – они снова высохнут – после солнечного света наступает дождь, после дождя появляется солнце.
Проходит продолжительное время. Через щель брезента я обозреваю пейзаж. Он серый, хмурый, мокрый, пустой. Я зеваю, зеваю еще раз... Илья благовоспитанно следует за мной оба раза.
Глаза мои слипаются, засыпая, я слышу, как дождь барабанит по крыше палатки...
- Петруша, не хочешь ли ты чего-то поесть? Скоро будет готово, вставай...
Я смотрю на свои наручные часы – я проспал четыре часа. Дождь прекратился, однако, все еще пасмурно.
У костра возится Илья. Сегодня у нас совершенно особенная еда, очень хорошая, пусть даже и дешевая: куропатки в соусе из кислой сметаны с грибами. Шестнадцать штук выложены в ряд на плоту и рядом действительно большой кусок масла. Заметно, что Илья когда-то был хорошим фельдфебелем, так как ощипанные птицы выложены очень ровно в ряд.
Нас восемь человек, подсчитываю я в уме – этого хватит.
Внезапно я замечаю, что хочу есть, и хватаюсь за весло, чтобы немного размять мои занемевшие кости. Проходит короткое время, куропатки уже шипят в горшке, рядом с ними картошка. Скоро, очень скоро еда будет готова.
Во время гребли мы болтаем, чтобы время до обеда прошло быстрее. Наконец, я спрашиваю Илью, который сидит возле меня и спокойно курит:
- Как там поживает твоя еда, лучший повар из всех поваров?
Он поднимается и идет посмотреть.
- Огонь потух, – лаконично замечает он. Тогда он разжигает новый.
После короткого перерыва та же игра продолжается: я спрашиваю, он поднимается из своей позы Будды, смотрит, огонь снова погас. Он снова его зажигает. При этом никто не произносит ни слова.
Я постепенно устаю, я греб уже продолжительное время, и меня уже давно пора бы сменить.
- Илья, посмотри, все же, на еду, она точно должна быть теперь готова. А то я безумно голоден.
- Сейчас, мой дорогой, сейчас все будет готово, – и он снова встает, прервав свою неподвижность.
Я слышу проклятие и знаю точно: огонь снова погас. С новым мужеством я берусь за весло, так как однажды еда должна, все же, быть готова, впрочем... ничего!
Осторожно огонь снова разжигается.
- Может, мне на время нужно остановить ветер? – спрашиваю я. Илья только ворчит.
Теперь он пристально следит за огнем. Он соорудил все баррикады вокруг костра, обходит его со всех сторон, иногда осторожно поднимает крышку горшка, заглядывает внутрь со скепсисом и надеждой. Наконец, он ликует:
- Еда готова!
И шестнадцать куропаток с грибами были готовы, и все шестнадцать были съедены, так что ничего не осталось.
Опоздание? – Ничего!
После еды принято спать, мы тоже поступили так. После подъема стаканчик чая очень приятен; мы пили чай вдоволь.
Между тем наше любимое солнце высушило все, людей, и животных, и вещи. Никогда не следует слишком волноваться из-за дождя и из-за того, что промокнешь, потому что вскоре все снова будет так же сухо, как раньше.
Так мы в глубокой Сибири спускались на плотах по реке... Мы не знали времени, волнения. Только я часто смотрел на мои часы, но скоро я забыл о них. Не все ли равно, в принципе, когда мы доберемся до нашей цели? Что означает понятие времени в вечной глубокой Сибири? Тут его никогда не воспринимали, и никогда не воспримут – вечность будет там оставаться всегда, так как только она истинна.
Я лежал на спине, руки под головой, и смотрел в небо и на маленькие белые барашки облаков; вокруг меня журчала вода.
- Федя!... Ты слышишь...? – прошептал деревенский староста.
Я поднимался, напряженно прислушался, но ничего не слышал, как бы я ни старался.
- Ты все еще ничего не слышишь? – спросил он шепотом.
Через некоторое время, Фаиме уже услышала это, не первые, еще очень далекие звуки достигли меня по тихому, звукопроницаемому воздуху:
