Анатолий Кожевников - Стартует мужество
К вечеру, как и обещал метеоролог, появились облака с высотой нижней кромки полторы-две тысячи метров. В таких условиях летать гораздо легче, нежели при низкой облачности: посадочные огни видны издали. Но к полуночи облака уплотнились и прижались к земле. Пошел редкий снег.
…Выполняю последний на сегодня полет. Вхожу в облака, набираю высоту и ложусь на заданный курс. Двигатель работает устойчиво, самолет изредка встряхивают восходящие воздушные потоки.
За фонарем внезапно блеснула вспышка. Она, как удар тока, встряхнула меня и заставила насторожиться. Взглянул на приборы — показатели нормальные. Радио тоже работает хорошо.
Но вот по фонарю вдруг опять запрыгал белый электрический зайчик. Он то отрывался от плексигласа, то совсем исчезал, чтобы появиться снова. Ничего подобного я раньше не видел, даже не слышал о таком явлении. Угрожает ли оно безопасности полета или нет?
Позже выяснилось, что это были разряды статического электричества. Они возникали при трении холодных облаков о фонарь кабины.
Пройден первый поворотный пункт.
Где-то под облаками второй. Разворачиваю самолет на новый курс. Не терпится рассказать товарищам о необычных вспышках на фонаре.
Первыми моими слушателями были Максимов и Карих.
Выслушав меня, Максимов спрашивает:
— Ты по какому маршруту ходил?
— По северному, — отвечаю.
— А я по южному и ничего подобного не наблюдал. Это тебе почудилось.
— Нет, — говорю, — не почудилось, минут десять на фонаре чертики плясали, успел рассмотреть их во всех подробностях.
— Надо было проверить на разных скоростях.
— Не догадался, — признаюсь товарищам.
— Сейчас, конечно, легко рассуждать, — заключил Карих, — а там, в самолете, не до исследований. Вот в следующий раз уже можно попробовать на разных скоростях.
Выяснилось, что Немировский тоже наблюдал это загадочное явление.
— Когда появилась первая вспышка, — рассказывал он, — я думал, что-то с двигателем случилось. Проверил приборы — все в порядке, но насторожился, держу ушки на макушке…
— При больших скоростях еще много сюрпризов встретим, — заметил Максимов. — Говорят, например, что скоростной самолет не обледеневает.
— Едва ли это верно, — усомнился Покрышкин. — Надо проверить.
— Но я в журнале сам читал об этом статью кандидата наук, — настаивал Максимов. — Он доказывает, что при большой скорости полета на обшивке фюзеляжа от трения воздуха возникает положительная температура, и лед не может образоваться.
— Все может быть, — согласился Карих.
— Ли-2, конечно, нельзя сравнивать со скоростной машиной, — сказал Покрышкин. — Там, где он обледенеет, с «мигом» этого может и не случиться. Но и реактивный самолет подвержен обледенению, только при более низких температурах.
Покрышкин был прав. А вскоре я и сам в этом убедился.
Наступил март. В небе все чаще стали встречаться мощные, с вертикальным развитием облака. Иногда приходилось попадать и в снегопад. Наша программа близилась к концу, оставалось выполнить по четыре-пять полетов.
В канун 8 марта мы по пути на аэродром заглянули на почту, чтобы послать женам поздравительные телеграммы.
— В этом году праздник у них будет не из веселых, — задумчиво сказал Карих. — День и ночь, наверное, волнуются, бедняги.
На аэродром пришли, когда уже стемнело. Начались полеты. Мой самолет оказался неисправным, и меня поставили в очередь за Немировским.
Ухожу в последний полет. Мои товарищи уже выполнили план и теперь отдыхают на стартовом командном пункте.
До последнего поворотного пункта все шло нормально. А тут с земли последовала команда: пятнадцатый, вам немедленная посадка!
— Понял, немедленная посадка, — отвечаю руководителю.
Увеличиваю обороты, но скорость почти не прибавляется, будто к машине подвесили добавочный груз. Но пока не волнуюсь: мало ли что может показаться. Выхожу на дальний привод. Делаю заход на посадку.
— Высота безопасная, — докладываю руководителю.
Посадочных огней впереди пока нет. Пилотирую по приборам. Уже сработал маркер ближнего привода, но полосы по-прежнему не видно. Неужели ее закрыл туман? От этой мысли даже пересохло во рту. До запасного аэродрома горючего не хватит. Значит, остается один выход — катапультироваться.
— Полосы не вижу, — докладываю с высоты пятьдесят метров.
Увеличив обороты двигателя, ухожу с набором высоты на второй круг.
Прошу по радио сообщить о плотности тумана.
— Никакого тумана нет, — слышится в ответ, — вы проходите над полосой, вас наблюдаю.
Только теперь до меня дошло, что самолет обледенел и толстый слой льда закрыл прозрачный фонарь. Набираю высоту триста метров и под облаками выполняю разворот на посадочный курс. Пробую сбросить фонарь, но безуспешно. Что делать? Я оказался как в запертом ящике, ничего не видно, и катапультирование исключено. Мысль работает лихорадочно — ищу выход из создавшегося положения.
— Сколько осталось горючего? — спрашивает земля.
— На пятнадцать минут, — даю ответ. — Катапультироваться не могу: полностью обледенел фонарь.
В эфире наступает тишина, на земле думают, какое принять решение.
Время, кажется, остановилось.
И самолет словно завис в воздухе. Какое-то мгновение чувствую себя совершенно беспомощным. Что может быть ужаснее? Делаю еще один разворот и вижу впереди по курсу огонек: самолет случайно попал в теплые слои воздуха и лед на лобовом стекле начал таять.
Сначала появилось небольшое пятнышко, величиной с пятачок, потом ото льда очистилась вся центральная часть стекла. Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы я почувствовал себя самым счастливым человеком.
Полоса блестит, значит, она тоже покрыта льдом. Произвожу посадку. Самолет, не слушаясь тормозов, несется между линий посадочных огней. Зажимаю тормоза в надежде сжечь покрышки и этим увеличить торможение. Но вот правое колесо лопнуло, машина развернулась поперек полосы и, протащившись еще несколько метров, остановилась.
Выключаю двигатель. Хочу открыть фонарь, но он по-прежнему крепко запаян льдом. Ко мне по полосе медленно движется тягач с техниками. Они долго скалывают лед с подвижной части фонаря. Наконец я на свободе. Осторожно вылезаю из кабины. Вижу, что на ребре атаки крыла образовался слой льда толщиной около десяти сантиметров. Такого интенсивного обледенения мне не приходилось наблюдать.
— Кто это говорил, что «миг» не обледеневает? — спрашивают летчики, осматривая мой самолет.
