Давид Азио - Ван Гог
Тео привёл Винсента в Салон Марсова поля, где группа художников выставляла полотна, отвергнутые официальным Салоном. На этой экспозиции Винсент долго рассматривал большую картину Пюви де Шаванна «Inter Artes et Naturam»[25]. Это что-то вроде аллегории, призывающей к примирению старого с новым, природы и культуры. Пюви де Шаванн сделал много таких панно для официальных зданий.
Этот живописец, умевший нравиться почти всем, понравился и Винсенту, который увидел в нём нового Делакруа. Иногда его художественные предпочтения трудно понять. Но Пюви де Шаванну, хотя он и критиковал жёсткий академизм в стиле Кормона, каким-то образом удавалось пользоваться всеобщим признанием. Его картина по размеру представляла собой большой прямоугольник, и не исключено, что она подсказала Винсенту мысль о формате 100 на 50 сантиметров, который он использовал в Овере.
Винсент побывал и на других выставках, много ходил по городу и успел от него утомиться. Тогда он решил поскорее уехать в Овер, даже не осмотрев работы Гогена в галерее Тео. Он предполагал вернуться недели через две и написать портреты всех, включая малыша Винсента, так как фотографию терпеть не мог.
Приехав в Овер, он представился доктору Гаше, который любезно его принял. Это был хорошо сохранившийся мужчина лет шестидесяти с ярко-рыжими волосами, по всей видимости крашеными. Портрет, который написал с него Винсент, сделал широко известным его лицо с характерным орлиным носом, усами и меланхолическим взглядом голубых глаз.
Гаше был оригинальной личностью. Вольнодумец, убеждённый республиканец, притом что республику тогда принимали ещё далеко не все во Франции, даже социалист; последователь Дарвина, приверженец свободной любви и гомеопатии, он интересовался также графологией и такими «науками», как френология, физиогномика и хиромантия. Он заявлял, что может предсказать дату смерти каждого, и, конечно, ошибался. Словом, личность столь же яркая, сколь в научном отношении сомнительная: независимость в суждениях сочеталась у него с некоторым шарлатанством. Винсент сразу им увлёкся.
Гаше встречался с Курбе и Гюго и защитил в Мопелье диссертацию по проблемам меланхолии. Обучаясь медицине, он никогда не присутствовал на сеансах трупорассечения, предпочитая покуривать трубку в сторонке. Неудивительно, что хирургия вызывала у него отвращение. Он основал в Париже лечебницу для душевнобольных, куда приходил каждое утро. Известно, что для лечения некоторых пациентов он применял настойку наперстянки. На двух его портретах, написанных Винсентом, он представлен со стеблем этой травы в руке или в стеклянном стакане. Страстный любитель живописи, он был знаком с Сезанном в Овере, с Монтичелли в Марселе, с Писсарро, Домье, с гравёрами. Он даже сам занимался живописью, рисунком и гравюрой. Свои работы он подписывал псевдонимом Ван Риссель, иначе говоря, Де Лилль, то есть, из Лилля, его родного города. Среди его диетических советов была, по словам Винсента, рекомендация ежедневно выпивать по два литра пива. В Гаше была любопытная смесь широты взглядов и ярмарочного целительства.
Уже с первой встречи Винсент увидел в нём эксцентричного человека, подверженного «нервному заболеванию, приступы которого с ним наверняка случались в такой же серьёзной форме, как у меня» (2). Дом Гаше поразил Винсента сходством, по его выражению, с «антикварной лавкой». «Дом у него полон всякого чёрного, чёрного, чёрного старья, если не считать картин импрессионистов» (3). Гаше любил новую живопись, и у него была внушительная коллекция Моне, Ренуара, Мане, Гийомена, Курбе, Сезанна, Сислея, Домье и, как говорил Винсент, один очень красивый Писсарро. Он лечил художников и оказывал им разные услуги, а они расплачивались с ним картинами. Его дом, в котором когда-то был интернат, окружал сад, обнесённый стеной. Винсент написал с него несколько картин. Гаше держал небольшой зверинец: восемь кошек, восемь собак, куры, кролики, гуси, много голубей и коза. Отец девятнадцатилетней дочери и шестнадцатилетнего сына, Гаше овдовел, «что его надломило. Мы, можно сказать, сразу же подружились, и я буду у него работать один или два дня каждую неделю…» (4). Одно в этой программе оказалось не по душе Винсенту – трапезы по-французски с пятью-шестью блюдами, которыми Гаше из лучших побуждений потчевал своего пациента, а тот воспринимал это как физическую пытку и напрасную трату времени.
Но Гаше, по крайней мере, добавил Винсенту уверенности в себе. Он посоветовал ему писать, ни о чём не думая, и забыть обо всём. Что он и сделал. Итак, Винсент мог приходить к доктору всякий раз, когда чувствовал себя не очень хорошо. Дом Гаше был для него открыт, и раз в неделю его приглашали туда поработать, пообедать и побеседовать с хозяином. К сожалению, этот распорядок оказался недостаточно эффективным, поскольку Гаше часто отлучался в Париж и в случае кризиса Винсент оказался бы без всякой помощи. Но Гаше считал его уже выздоровевшим.
Он рекомендовал ему одну гостиницу за шесть франков в сутки. Винсент, решив, что это для него слишком дорого, выбрал небольшой пансион на площади Мэрии у супругов Раву за три с половиной франка в сутки.
Овер был далеко не Арль, но городок ему понравился, а местную природу он нашёл очень красивой. «Здесь всё очень красочно», – говорил он и полагал, что правильно сделал, что пожил на юге, чтобы лучше понять север: «Как и предполагал, я здесь вижу больше лилового. Овер очень красив» (5). Он писал сестре: «Здесь крыши из соломы покрыты мхом, они великолепны, и я непременно что-нибудь из этого сделаю» (6).
Овер когда-то привлёк Добиньи, а также Сезанна и Писсарро, который принимал Гогена в Понтуазе, расположенном не так далеко оттуда. Гаше превратил местечко в подобие Барбизона, куда приезжали работать многие художники, в том числе иностранные.
Уже через день после приезда, 21 мая 1890 года, Винсент принялся за работу и примерно за семьдесят дней написал семьдесят холстов.
Но поначалу в Овере он чувствовал себя покинутым: «В эти первые дни здесь мне бы хотелось уже получить от вас хотя бы несколько слов» (7). Придя однажды к Гаше, он не застал его дома: тот уехал в Париж. Как он сможет заняться им в случае кризиса? К тому же в парижской суете он не успел выяснить у Тео, на какую сумму может рассчитывать: будет ли он получать, как раньше, 150 франков в месяц в три приёма? Ещё Винсент был расстроен тем, что Тео с семьёй собирался провести лето в Голландии, а он хотел, чтобы они приехали в Овер. Он почувствовал себя одиноким: вновь та же холостяцкая жизнь с обедами в кафе, да ещё врача нет поблизости. Всё это вгоняло его в тоску. В том же письме, неверно датированном Йоханной и относящемся, вероятно, к началу его пребывания в Овере, Винсент писал: «Я полагаю, что на доктора Гаше ни в коем случае рассчитывать не приходится. Во-первых, он, как мне показалось, сам болен ещё хуже или, скажем, не меньше меня. А когда один слепой ведёт другого слепого, оба они угодят в одну яму» (8). Затем следуют обычные сетования, когда что-то у него не ладилось: «Я чувствую, что жизнь не удалась. Вот что про меня можно сказать, и я чувствую, что это моя участь и её уже не изменить» (9).
