Рядом со Сталиным - Бережков Валентин Михайлович

— А кто у вас сейчас главный редактор?

Я ответил, что недавно на этот пост назначен Леонтьев, который до того, с момента основания журнала, являлся заместителем главного редактора.

— Лев Леонтьев, известный экономист. Я его хорошо знаю. Когда-то прослушал его лекции в Москве в Институте народов Востока. Передайте ему мой привет и наилучшие пожелания.

— Обязательно. Благодарю.

— А вы не знаете, что произошло с Бородиным? Где он сейчас?

Я ожидал этого вопроса, но все же вздрогнул, когда он его задал. Знает ли Чжоу Эньлай о его трагической судьбе? Я рассказал о наших встречах с Бородиным в редакции «Moscow News», о его воспоминаниях о работе в Чунцине, о том, что он говорил мне в связи с «Сианьским инцидентом».

— Да, тогда было трудное время. Если бы они убили Чан Кайши, в Китае снова началась бы междуусобица. И этим воспользовались бы японцы. И для нашей компартии сложилась бы неблагоприятная обстановка… Что же все-таки произошло с Бородиным?

— Я точно не знаю. Он исчез, как и многие другие, в середине сороковых годов.

— Жаль, очень жаль Бородина. Прекрасный был человек, верный друг, настоящий коммунист. Мы с ним не раз попадали в сложные ситуации. Бесстрашный был человек, сильный характер…

Сколько же прекрасных людей, сильных характеров перемолола сталинская мясорубка! Мы проговорили до конца антракта. Но и после второго действия Чжоу Эньлай не ушел. Стал рассказывать о том, как трудно строить новую жизнь в Китае.

— У нас, — сказал он, — были в разное время местные «венгерские события»… В Ухани, Сиани, Чэнду возникли серьезные беспорядки, в которых участвовали не только буржуазные элементы, но и рабочие, крестьяне. Мы, конечно, с этим сами справились. Но одной силой проблемы не решить. Надо серьезно проанализировать, почему такое происходит — и в Венгрии, и в Польше, и в Восточной Германии, и у нас в Китае. Что-то не в порядке во взаимоотношениях между руководителями и руководимыми, возникают противоречия внутри общества — между партией и народом и внутри самой партии…

Чжоу Эньлай сказал, что обсуждал этот вопрос с побывавшей недавно в Китае советской делегацией в составе Ворошилова и Рашидова.

— Но они, — продолжал ой, — отнеслись к этому легко. «У вас в Запретном городе, как и у нас вокруг Кремля, высокие стены», — сказал Ворошилов. А я ответил, что эти же стены не спасли китайского императора. Мы все должны подумать, как действовать, чтобы в народе не было недовольства.

Премьер поинтересовался, где я успел побывать в Китае и какие вообще у меня пожелания. Я сказал, что после поездки на северо-восток, где я намерен посетить Дальний и Порт-Артур, хотел бы побывать на юге, в провинции Юннань и на острове Хайнань. Интересно было бы также съездить в Ланьчжоу, где развивается китайская атомная энергетика. Но заметил, что, кажется, во все эти места неохотно пускают иностранцев.

— Я поинтересуюсь вашим маршрутом. Думаю, что ваши пожелания можно удовлетворить.

И действительно, он сдержал слово. Никаких проблем в дальнейшей поездке по стране у меня не было.

После окончания третьего и последнего акта зажегся свет, но никто из зрителей не шевельнулся.

Чжоу Эньлай поднялся, пожал мне руку, пожелал приятного пребывания на китайской земле и вышел из зала. Только теперь зрители как бы очнулись и стали покидать театр. Они все знали, видели, как мы оба антракта проговорили, но никто не подал виду, никто ни знаком, ни возгласом не помешал нашей беседе.

Мне объяснили, что Чжоу Эньлай часто посещает оперу, садится в партере среди публики, и пекинцы к этому привыкли. Но для меня, знавшего наши порядки, все это казалось невероятным. Если Сталин или Молотов собирался посетить театр, то билеты туда заранее распределялись среди благонадежной публики. Подъезжали они к особому подъезду, поднимались на специальном лифте. Ложу, которую они занимали, так задрапировывали, чтобы их, если они того желали, не могли видеть из зала. Рядом с ложей в небольшом холле их ждали закуски, сладости и напитки. И никакого общения с публикой, даже избранной, у них не бывало. А кругом сновали офицеры охраны в форме и в штатском.

Меня несколько смущало, что у Чжоу Эньлая не было видно охраны. Наверняка ребята из службы безопасности находились где-то поблизости. Но они держали себя так, что их абсолютно не было заметно.

На следующий день мне сообщили из отдела печати МИД, что интервью для журнала даст маршал Чжу Дэ. Тем самым намекнули, что беседа с Чжоу Эньлаем носила доверительный характер.

Все же меня сверлило любопытство: зачем вообще он устроил эту встречу? Некоторые местные китаеведы объясняли, что, поскольку в моем списке на первом месте стояло имя премьера, он решил компенсировать свой отказ своеобразной китайской вежливостью. Возможно, так оно и было. Но мне думается, не хотел ли Чжоу Эньлай тем самым как-то выразить чувство уважения к своему другу и соратнику Бородину?

После возвращения из Китая, где пробыл почти полгода, я, договорившись с главным редактором Леонтьевым, с утра до позднего вечера сидел, запершись в своем кабинете, и отстукивал на пишущей машинке путевые очерки.

Как-то, выйдя из кабинета, чтобы наполнить термос кипятком, я столкнулся в коридоре с молоденькой девушкой. Поразительно красивая, высокая, стройная, со спадающими на плечи волнистыми каштановыми волосами, она сразу же привлекла мое внимание. Я никогда раньше не видел ее в редакции. Поздоровавшись, прошел мимо и, придерживаясь правила никогда не смотреть женщине вслед, направился к титану, всегда наполненному горячей водой. Однако, пройдя шагов десять, все же не удержался и обернулся. В то же мгновение обернулась и таинственная незнакомка. На какую-то секунду наши взгляды встретились.

Мне, разумеется, не стоило труда выяснить, что заинтересовавшая меня девушка в мое отсутствие поступила к нам корректором. Потом, закончив свои очерки, я уехал в командировку в Англию. Затем — на Брюссельскую всемирную выставку 1958 года. Но взгляд, которым мы с ней обменялись, сопровождал меня повсюду.

В начале 60-х — ей тогда исполнилось 25 лет — Лера (она и теперь не любит, чтобы ее называли Валерией Михайловной) переехала ко мне. В 1966 году мы поженились, а вскоре у нас родился сын Андрей.

«Сто цветов»

В то время в Китае был с большой помпой объявлен новый курс Мао: «Пусть цветут сто цветов». Как нередко бывало и в других починах «великого кормчего», здесь также подразумевалась ссылка на исторический прецедент: некогда в древности один из китайских императоров, поощряя разнообразие в искусстве, литературе, поэзии, живописи, назвал свое правление «цветением ста цветов». И вот теперь, вскоре после венгерского восстания 1956 года, Мао решил провозгласить в красном Китае «свободу творчества». Это казалось неверным, и, естественно, что, находясь в Китае, я интересовался, как практически претворяется в жизнь это новшество, неслыханное в других странах, где у власти находились коммунисты.

В министерстве информации высокопоставленные чиновники уверяли меня, что все обстоит как нельзя лучше. Среди творческих работников царит, дескать, небывалый подъем. Появились новые литературные произведения, идут политические дискуссии, готовятся новые сатирические фильмы — словом, все цветет и этому все радуются.

В это же время газета «Женьминьжибао» регулярно публиковала аналитические статьи о взаимоотношениях между руководителями и руководимыми, которые у нас, в Москве, назвали бы по меньшей мере «сомнительными». Тем не менее «Правда» время от времени перепечатывала их со ссылкой на то или иное китайское издание.

Из бесед в Пекине с писателями, журналистами, художниками, профессорами университетов у меня сложилось впечатление, что в их творческую лабораторию не вмешивается никакой «агитпроп» и что они могут свободно выражать свои нетрадиционные взгляды.

В ходе официального интервью, которое мне дал маршал Чжу Дэ, я постарался выяснить, насколько серьезным является провозглашенный курс на свободу творчества. Маршал, считавшийся президентом Китайской Народной Республики, не только подтвердил незыблемость этого оригинального начинания Мао, но и взялся обосновывать его необходимость. Сославшись на венгерские события, он заявил, что правящие партии в социалистических странах обязаны сделать вывод из того факта, что многие трудящиеся Венгрии поддержали восставших. Это означает, продолжал Чжу Дэ, что в чем-то оказались серьезно затронуты коренные интересы рабочего класса страны. Следовательно, коммунистические партии, представляющие рабочий класс, должны посмотреть, какие ошибки они допустили, и постараться сделать соответствующие выводы.