Лиля Энден - Изменники Родины
Он косил наперегонки с «гросс Миша», огромным парнем из Нового Столярова, которого звали большим в отличие от Миши-агронома.
В начале перевес был на стороне Эрвина, но косцы стали поддразнивать Мишу, что он за немцем согнаться не может; Миша буркнул, что кабы он ел, как немец, масло и яйки, он бы показал, как косят, а сидя на одном щавеле, не стоит и стараться.
Эрвин, задетый за живое, пообещал ему масла, яиц и мяса, если он его обгонит, и тогда Миша так нажал, что как ни старался столяровский комендант, но все равно остался далеко позади.
Обещание он честно выполнил: тут же на поле написал распоряжение о выдаче победителю килограмма масла, десятка яиц и двух килограммов мяса; торжествующий Миша немедленно отправился получать свой выигрыш.
Эрвин весь вечер рассказывал про прошедший день, но Маруся его почти не слушала: она думала об ультиматуме.
Неожиданно она крепко обняла Эрвина, но не со смехом и шутками, как обычно, а молча…
Эрвин почувствовал что-то неладное.
— Что случилось, Мария? — спросил он по-немецки, заглядывая ей в глаза.
— Будь осторожен! Сегодня тебя могут убить! — отчетливо проговорила Маруся по-русски.
Эрвин не понял и попросил перевести, но она отрицательно покачала головой и упорно несколько раз повторила по-русски:
— Сегодня срок! Они предупредили меня! Они хотят тебя убить! Будь осторожен!
Эрвин внимательно вслушивался, стараясь понять, но уменье на лету схватывать значение незнакомых слов именно сегодня его покинуло.
— Партизанен? — наконец догадался он.
Маруся не сказала «да» и даже не кивнула головой, только ее длинные ресницы на секунду прикрыли глаза и опять поднялись.
Эрвин молча отошел в сторону, зарядил револьвер и положил его в карман.
Больше на эту тему между ними не было сказано ни одного слова.
Поздно вечером Эрвин попросил Марусю спеть ему что-нибудь.
Это не раз бывало и раньше; он всегда внимательно слушал русские песни, и многие из них уже довольно хорошо знал и подпевал, и Маруся всегда смеялась, а иногда сердилась, когда он перевирал слова. Иногда роли менялись: Эрвин пел немецкие песни, а Маруся их учила и перевирала.
Но сегодня она запела песню, которую он еще не слыхал ни разу.
— «Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди!..»
Эрвин сидел напротив нее и слушал, непривычно серьезный и внимательный; он чувствовал, что сегодня смеху и шуткам нет места…
— «Не хочется думать о смерти, поверь мне,
В шестнадцать мальчишеских лет…»
Голос Маруси зазвенел страстной тоской и вдруг сорвался…
Эрвин встал, подошел к ней и крепко обнял.
— Ихь либе дихь, Мария! — сказал он. — Филляйхт, кайне нексте маль, нексте нахт…
Если бы Маруся Макова дожила до ста лет, она никогда не забыла бы этой последней ночи…
Но ей не пришлось ни помнить, ни забывать!..
Когда летнее солнце, спрятавшееся в чащах Вороньего Мха, обогнуло шар земной и осторожно выглянуло из-за холма с противоположной стороны — в соседней комнате раздался оглушительный взрыв: партизаны бросили гранату, но по ошибке не в то окно…
Эрвин вскочил с постели, с револьвером в руках бросился к окну и выстрелил в человека, в руке которого была высоко поднята вторая граната.
Партизан упал, граната покатилась в сторону по мокрой росистой траве, а из соседнего пышного куста цветущего жасмина протрещала автоматная очередь…
Эрвин на секунду замер на месте, высоко подняв руку с зажатым в ней револьвером — и тяжело рухнул на пол; по его белой рубашке стали быстро расплываться темно-красные пятна.
Падая, он задел рукой стоявший на подоконнике букет, кувшин упал и разбился вдребезги, а пышные яркие розы рассыпались по полу…
Маруся бросилась к Эрвину, подняла его голову…
— Эрвин!.. Милый!.. Хороший!.. Очнись!.. Вставай!.. Да отвечай же!.. — повторяла она, повторяла по-русски, совсем забыв о существовании немецкого языка…
Она с треском рванула его окровавленную рубашку и увидела поперек его груди несколько круглых ранок с аккуратными, одинаковыми промежутками…
Только успела она понять, что Эрвин никогда не очнется и не ответит ей, что он убит наповал, как запертая дверь затрещала под ударами чего-то тяжелого, и в комнату ворвалось несколько вооруженных человек.
— Ах ты, сука, подстилка немецкая! Сволочь!.. — крикнул первый из них, увидев около убитого немца русскую женщину; второй добавил еще более похабные ругательства…
Маруся выпрямилась; в ее руке сверкнул револьвер Эрвина.
— Не подходи!.. Убью! — крикнула она звенящим голосом. — Сами вы сволочи!.. Гады!.. Он хороший был!.. Лучше вас всех!..
Она выстрелила, но промахнулась; и сразу же ее скосила автоматная очередь. Она упала на труп Эрвина.
— Маруся!.. Марусенька моя!.. — прозвучал в ее ушах чей-то странно знакомый голос, и все в ее сознании стихло и погасло…
— Васька, что ты сделал?!.. Маруся, радость моя!.. Любимая, родная!.. Маруся, не умирай!..
Над холодеющим телом веселой, красивой, любимой Маруси отчаянно рыдал Андрей Новиков.
— Ты что, ошалел, что ли, Анррюшка? Это же немецкая сволочь! Она же с этим немцем спала!.. В нас стреляла, да еще обозвала, гадюка!.. Стреляла в своих за немца!..
— Это Марусенька моя!..
Через несколько дней в деревне Дятлово был взорван немецкий склад с боеприпасами.
Около места взрыва обнаружен был труп молодого партизана, видимо, не успевшего отбежать.
Кто-то из местных опознал его и сказал, что это бывший моторист с липнинского льнозавода, звали его Андрюшкой, а фамилия, кажется, Новиков.
Глава 25
Последний путь
В зелени деревьев замелькали первые желтые листья; на деревенских полях и на пустырях и пожарищах города люди жали тупыми серпами, резали ножами и ножницами рожь и ячмень — урожай нынешнего года, надежду предстоящей зимы; во дворах стучали, выколачивая зерна, деревянные вальки.
Шел август тысяча девятьсот сорок третьего года — третий военный август…
Однажды утром, когда Венецкий шел на работу, его обгнала машина, в кузове которой сидели немцы и полицаи с оружием, а в середине несколько связанных арестованных.
— Привет губернатору! — долетело с этой машины.
Венецкий вздрогнул: он узнал этот голос, узнал и самого крикнувшего.
Витька Щеминский! Все-таки, попался!.. Не повезло на этот раз удачливому парню!..
Неделю перед тем, во время очередной бомбежки, была разбита в щепки немецкая тайная полиция и сгорела русская — явная… Как по заказу, в одну и ту же ночь!..
