Пантелеймон Кулиш - Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 1
"Издатель сей книжки говорит, что сочинение г-на Алова не было предназначено для печати, но что важные для одного автора причины побудили его переменить свое намерение. Мы думаем, что еще важнейшие причины имел он не издавать своей Идиллии. Достоинство следующих стихов укажет на одну из сих причин:
Мне лютые дела не новость;
Но демона отрекся я,
И остальная жизнь моя -
Заплата малая моя
За остальную жизни повесть.
Заплатою таких стихов должно бы быть сбережение оных под спудом".
65
С.-Петербург, 1820.
66
Странно, что даже в предисловии употреблена та же замашка вызвать участие публики, что и у Теряева; ибо и Теряев говорит о том, что это только "первый шаг на поприще словесности".
67
Проба комического таланта Гоголя происходила в кабинете директора театров, князя С.С. Гагарина, в присутствии актеров В.А. Каратыгина и Брянского.
68
Эти слова будут понятны только тем, кто читал безымянную записку Гоголя 1847 года, в которой он говорит:
"Странное дело, даже в детстве, даже во время школьного учения, даже в то время, когда я помышлял только об одной службе, а не о писательстве, мне всегда казалось, что в жизни моей мне предстоит какое-то большое самопожертвование и что именно для службы моей отчизне я должен буду воспитаться, где-то вдали от нее. Я не знал, ни как это будет, ни почему это мне нужно; я даже не задумывался об этом; но видел самого себя так живо в какой-то чужой земле тоскующим по моей отчизне, картина эта так часто меня преследовала, что я чувствовал от нее грусть".
69
Гоголь забыл: он прожил в Петербурге не менее семи месяцев, как это видно по его письмам к матери.
70
Здесь тоже Гоголь забыл, как видно, свою поездку из Любека в Травемунд для лечения водами и смешал пребывание в Любеке с пребыванием вообще в чужих краях. - Н.М.
71
Именно 22-го сентября.
72
Две из них скончались вскоре после смерти отца. Имение состояло из 200 душ крестьян и 880 десятин земли.
73
По протекции А.А. Тр<ощинско>го, двоюродного брата матери.
74
До какой степени талантливому расскащику дедовских преданий должны были быть неприятны тяжелые вставки и неловкие замены его фраз, живых, смеющихся и быстро летящих вперед, можно видеть из следующей выдержки, взятой из авторского и из редакторского изданий "Вечера накануне Ивана Купала".
Без посторонних поправок
С поправками в журнале.
"Дед мой (Царство ему Небесное! Чтоб ему на том свете елись одни только буханцы пшеничные да маковники в меду!) умел чудно рассказывать. Бывало поведет речь - целый день не подвинулся бы с места, и все бы слушал. "Дед мой имел удивительное искусство рассказывать.Уж не чета какому-нибудь нынешнему балагуру, который как начнет москаля вести ["Т.е. лгать"]. да еще и языком таким, будто ему три дня есть не давали, то хоть берись за шапку да из хаты. Бывало час, два стоишь перед ним, глаз не сводишь, вот словно прирос к одному месту: так были занимательны его речи, не чета нынешним краснобайным балагурам, от которых, прости Господи, такая нападает зевота, что хоть из хаты вон.Как теперь помню - покойная старуха мать моя была еще жива, как в долгий зимний вечер, когда на дворе трещал мороз и замуровывал наглухо узенькое окно нашей хаты, сидела она перед гребнем, выводя рукою длинную нитку, колыша ногою люльку и напевая песню, которая как будто теперь слышится мне. Каганец, дрожа и вспыхивая, как бы пугаясь чего, светил нам в хате. Веретено жужжало. А мы все дети, собравшись в кучку, слушали деда, не слезавшего, от старости, более пяти лет с своей печки. Но ни дивные речи про давнюю старину, про наезды Запорожцев, про Ляхов, про молодецкие дела Подковы, Полтора-Кожуха и Сагайдачного не занимали нас так, как рассказы про какое-нибудь старинное чудное дело, от которых какая-то дрожь проходила по телу и волосы ерошились на голове. Иной раз страх, бывало, такой заберет от них, что все с вечера показывается Бог знает каким чудищем. Случится, ночью выйдешь зачем-нибудь из хаты, вот так и думаешь, что на постели твоей уклался спать выходец с того света, и, чтобы мне не довелось рассказывать этого в другой раз, если не принимал часто издали собственную положенную в головах свитку за свернувшегося дьявола. Но главное в рассказах деда было то, что в жизнь свою он никогда не лгал, и что бывало ни скажет, то именно так и было. Одну из его чудных историй перескажу теперь вам".Живо помню, как бывало в зимние долгие вечера, когда мать моя пряла перед слабо мелькающим каганцем, качая одной ногой люльку и напевая заунывную песню, которой звуки кажется и теперь слышатся мне, собрались мы ребятишки, около старого деда своего, по дряхлости уже более десяти лет не слезавшего с печи.И тут-то нужно было видеть, с каким вниманием слушали мы дивные речи: про старинные, дышавшие разгульем годы, про Гетманщину, про буйные наезды Запорожцев, про тиранские мучительства Ляхов, про удалые подвиги Подковы, Полтора-Кожуха и Сагайдачного. Но нам более всего нравились повести, имевшие основанием какое-нибудь старинное, сверхъестественное предание, которое нынешние умники без зазрения совести не побоялись бы назвать баснею; но я готов голову отдать, если дед мой хотя раз солгал в продолжение своей жизни.Чтобы уверить вас в справедливости этого, я хоть сей же час расскажу вам одну из тех повестей, которые так сильно нравились нам во время оно, надеясь, что и вам полюбится".
75
Ч. I, стр. 41 и 72, и ч. II, стр. 159.
76
Чтоб не возвращаться к исчислению неподписанных Гоголем статей, укажу еще на две, напечатанные в первой книжке пушкинского "Современника" 1836 года, под заглавием: "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 годах", и во второй книжке "Современника" (изданной по смерти Пушкина) 1837 года: "Петербургские Заметки 1836 года".
77
В первый раз Гоголь был введен в круг литераторов, как автор "Вечеров на хуторе", 19 февраля 1832 года, на известном обеде А.Ф. Смирдина, по случаю перенесения его книжного магазина от Синего моста на Невский проспект. Гости подарили хозяина разными пьесами, составившими альманах "Новоселье", в котором помещена и Гоголева "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем".
