Эдвард Радзинский - Мой лучший друг товарищ Сталин
Зажегся свет в Малой столовой. И тотчас погас. Коба сразу лег. Я вспомнил, как когда-то увидел его сидящим перед сном в кресле со странным, менявшимся, молодевшим на глазах лицом. Как он был напряжен, будто слушал кого-то. Теперь, видно, перестал слушать. Неужто дьявол оборвал нить их ночного разговора?
Через много лет я узнал результаты моей просьбы: несчастную жену министра Ш. перевели… на золотые прииски! Она домывала бромоформом золото. На эти вредные работы женщин обычно не ставили. Умерла она через год. Бедняга-муж по-прежнему оставался министром. Он много раз встречал Кобу на совещаниях. И молчал. Он так и не узнал, за что ее арестовали… За молчание заплатил дорого — заболел раком и умер.
Я был на похоронах и видел его бедную дочку.
Сверхсекретное задание
В октябре того же 1951 года он вдруг позвонил мне:
— Поздравляю! На Семипалатинском полигоне — наша третья атомная бомба. На этот раз впервые сбросили с самолета… Использовался не только плутоний, но и уран двести тридцать пять. Тебе это что-нибудь говорит?
— Не очень.
— Жаль… Ведь тебе скоро придется заниматься техникой. Прекрасная бомба! Невероятная по мощи. Мижду нами говоря, скоро дождемся главного — водородной бомбы. Поздравь и ты меня.
— Поздравляю, Коба!
— И главное — нет никаких нежелательных утечек информации. Кроме того, о чем мы сами объявили. Может, потому, что отстранили тебя от атомных дел и некому шпионить? — Он весело прыснул в усы. — Кстати, болтают, ты часто общаешься с Лаврентием?
— Ты сам велел, Коба.
— Приезжай ко мне завтра на Ближнюю к вечеру. Есть важное дело.
Стоял осенний дождливый день. Мы сидели на крытой террасе… Он все время переделывал дачу, это была новая терраса.
Я должен был ехать в Америку. Там окончательно рухнула наша сеть. Объяснил Кобе:
— Когда наш агент из кембриджской пятерки попытался продолжить сотрудничество с американскими физиками, он получил от ворот поворот. Ему сказали: «Раньше это было сотрудничество, а теперь — шпионаж».
Но в этот день Коба в последний раз перевернул мою судьбу.
— Ты не едешь в Америку. Займешься самым важным на родине… — Он помолчал. — Товарищ Сталин нюхом чувствует… что-то происходит… Мне нужен ежедневный контроль — за ними. — (Он говорил о соратниках!) — Сейчас в одном из НИИ трудится группа заключенных. Заканчивают работу над секретнейшим «устройством». Но я хотел бы, чтоб за ними был глаз. Это последнее твое задание. Потом отдыхай. Хочешь — продолжишь работать в разведке. Хочешь — на пенсию. Ведь тебе семьдесят, ты старик по всем меркам. Точнее, мы оба с тобой старики… Короче, сделаешь то, что поручу, и тогда… — Он усмехнулся. — Хорошо отдохнешь.
После этой фразы я, должно быть, несколько побледнел, а он засмеялся.
Закрытые научно-исследовательские институты с арестованными научными сотрудниками-кандидатами, докторами наук, академиками и т. д. в просторечии назывались «шарашками». На официальном языке они именовались «Особыми техническими бюро НКВД». Коба как-то сказал мне:
— В идеале в эти «бюро» надо бы посадить всю интеллигенцию. Это было бы в ее интересах. Интеллигенты не могут не болтать лишнего. В душе они все против советской власти, поэтому их так легко втягивать в антисоветскую деятельность. Но страна не сумеет жить без их мозгов. Какой выход? Как спасти интеллигенцию? Ту часть, которая нужна советской власти… К примеру, конструктор Туполев! Талантище! Конструктор Королев… говорят, тоже! Как спасти Туполевых-Королевых? Просто. Посадить, но в особые условия. Хорошо кормить. Еда, книги, даже свидания с женщинами — пусть вся эта буржуазная белиберда у них будет. Пускай развлекаются… в меру, но работают, конструируют необходимые стране вещи. Объединение интеллектов, лишенных бытовых проблем, — эта мечта товарища Платона создаст благоприятную почву для достижений. Но, главное, обеспечит контроль за ними, позволит соблюсти полную тайну, что очень важно для выполнения секретных работ. Работа, которая передается под твое начало, сверхсекретная. О ней не знают и не должны знать ни Берия, ни Маленков. Короче, никто.
Получив это задание, я окончательно понял: наступал последний акт драмы. Уничтожение всей, повторю, всей партийной верхушки.
Но все тот же вопрос оставался: зачем?
Честно говоря, я обрадовался новому назначению. Уж очень страшной стала жизнь.
«Шарашка», куда меня отправили, размещалась в бывшем поместье, в господском доме. После Революции здесь был военный санаторий Министерства обороны для высших чинов, оттого дом и парк отлично сохранились.
Рядом с господским домом стояли памятники Пушкину, Гоголю и Тютчеву. Их поставил просвещенный хозяин имения в честь посещения поместья великими литераторами. Директор военного санатория высадил вокруг них голубые кремлевские елочки. Точно такие стояли вокруг памятников над могилами, расположенными вдоль Кремлевской стены. Видя знакомую картину — елочки и памятники, — отдыхающие генералы посчитали, что здесь тоже могилы. Простодушные военные поверили, что в имении были похоронены сразу Пушкин, Гоголь, Тютчев и Некрасов. И бывший господский дом, глядевший на памятники, получил мрачное наименование — Могильный корпус.
Санаторий после войны закрыли, а в Могильном корпусе поселили особую группу сотрудников. Она состояла из пяти немецких ученых (среди которых был нобелевский лауреат) и полутора десятков наших молодых дарований. Они великолепно зарекомендовали себя на воле. Это стало их несчастьем — их арестовали под небывалый Проект.
Проект, повторюсь, был совершенно засекречен. Даже Управление по специальной технике МГБ, занимавшееся созданием аппаратов для прослушивания и самим прослушиванием граждан, понятия не имело о том, что происходит в пятидесяти километрах от Москвы.
Оцепление вокруг «Объекта Х 100» (так он назывался) было выдвинуто на несколько километров от границ поместья.
Официально объявили, что здесь ремонтируется военный санаторий, и на объекте работают заключенные. Поэтому были установлены вышки для охраны, а всю территорию обнесли колючей проволокой. Окрестные деревни переселили и пустили слух, что идет испытание нового, смертоносного оружия. Так что жившие вокруг люди боялись приближаться.
Сверхсекретность была удивительная даже для нашего сверхсекретного времени. Меня здесь как бы не было. Считалось, что я нахожусь за границей. Домашним сообщили, что я в длительной командировке.
