Владимир Сыромятников - 100 рассказов о стыковке
В 1951 году на втором курсе одну из двух групп нашей специальности перепрофилировали на цифровые вычислительные машины — будущую компьютерную технику. Реорганизация происходила по известному теперь постановлению партии и правительства, как результат письма трех академиков товарищу Сталину. В то время вся кампания проводилась под строгим секретом, и студенты узнали об этом в основном потому, что им неожиданно увеличили стипендию аж в 1,5 раза. Тогда я остался в старом, аналоговом мире, с электромеханикой — своей будущей основной специальностью. Интересно, что бы мне удалось сделать совершенно нового в компьютерном мире?
Избавившись от гуманитарных трудностей, я стал «набирать обороты». Инженерные науки давались мне легко, а сдавать зачеты и экзамены просто нравилось. Во время сессий появлялся азарт, и, получив первую пятерку, я стремился развить успех. За все шесть лет учебы я не получил ни одной тройки, большинство оценок были отличными. Однако главное заключалось не в баллах. Каждая сессия становилась хорошей школой: во–первых, приучала быстро разбираться в сущности предмета, во–вторых, приобщала к дисциплине, вырабатывала умение спланировать свои действия и выполнить поставленную задачу; в–третьих, заставляла мобилизоваться, проявить волю. Короткая экзаменационная сессия давала порой больше, чем продолжительные полугодовые семестры.
МВТУ — великолепная инженерная школа классического типа. Многие преподаватели были прекрасными и оригинальными лекторами. Так, один из них, с кафедры ТММ (теории машин и механизмов), писал на доске абсолютно все, что он говорил. Особенно сильной была кафедра сопромата. Помню также, как руководитель проекта по грузоподъемным машинам и механизмам убеждал нас, что, освоив эту дисциплину, мы сможем спроектировать любую статическую конструкцию. Естественно, тогда я не мог знать, что полвека спустя мне придется создавать массоподъемную машину для невесомости — знаменитый космический кран. Наших преподавателей, многие из которых были самобытными мастерами своего дела, я часто вспоминал позднее, когда сам начал читать лекции, и даже рассказывал о них своим ученикам. В те годы большинство студентов регулярно посещали занятия в любую погоду, во все времена года, осенью и весной, пробираясь через непролазную грязь на станцию Строитель и втискиваясь по утрам в переполненную электричку, ну прямо как сейчас, в новое время. Но, как все молодые люди, мы находили время на развлечения: гуляли и ходили в кино, играли, порой азартно, справляли праздники.
В моей жизни по–прежнему важное место занимал спорт: футбол, хоккей и шахматы. Должен признать, что в силу целого ряда причин, внешних и внутренних, мне не привелось достигнуть настоящего мастерства в моих любимых играх, хотя довольно часто мне удавалось забивать удивительные голы благодаря хорошо поставленному удару, особенно с левой ноги, как природному левше. Спорт компенсировал нам отчасти отсутствие опыта у старших ребят, которым приходилось работать во время войны, а тогда и два–три года могли иметь огромное значение. В футбол я продолжал играть в Подлипках. У нас сложилась хорошая команда, в которой выделялся своими выдающимися спортивными способностями мой друг Володя Федоров. Много лет спустя на его похоронах я сказал, что такие парни, как он, выигрывали олимпийские игры. Владимир не стал чемпионом, зато он состоялся как человек, как крупный руководитель лесотехнического производства. Кстати, мы почему?то считали тогда, что серьезная учеба и настоящий спорт несовместимы, а слова «профессиональный спорт» применительно к нашей стране тогда вообще были запретными.
В семье посмеивались: было у отца три сына, два умных, а третий — футболист. У моего отца выбора не было.
Футбол, как и хоккей, — жесткая командная игра широкого диапазона и возможностей для индивидуальных и коллективных действий, с тем чтобы добиться общей цели, конечного результата, — готовил молодых людей не только для арены. Он воспитывал нас для основной созидательной деятельности, для настоящих коллективных игр, учил крепко стоять на ногах в прямом и переносном смысле. Эти игры дали мне очень много: воспитывали характер, бойцовские качества. Позже я также осознал, что в жестких спортивных играх настоящих вершин достигали лишь самые упорные и честолюбивые, не щадившие себя.
Осенью, на первом курсе, выступая за команду факультета по шахматам, я выиграл все партии, и мы стали чемпионами. Вскоре я уже играл в сильном турнире в сборной команде училища. В МВТУ, как и во многих других московских институтах, шахматы были очень популярны, в ту пору там училось много перворазрядников и мастеров. Со мной в команде МВТУ играли выдающиеся шахматисты, будущие гроссмейстеры В. Антошин и А. Быховский. Однако настоящей шахматной школы у меня не было. Первые неудачи выбили из колеи и убавили энтузиазма. Наверно, я слишком не любил проигрывать, а в ту пору еще не научился «держать удары». Потом я выступал лишь за свой факультет, довольно успешно играя на второй доске после Быховского. Но дальше я не пошел и мне никто не помог, а настоящие мужские игры и интересы увели в другой мир.
Уже в 90–е годы, когда вовсю начался так называемый переходный период, мой европейский коллега Р. Бенталл как?то сказал: «Нет, вы русские все?таки выпутаетесь, потому что хорошо играете в шахматы». Действительно, русские в те годы проявили чудеса изворотливости. Эта сторона нашего менталитета стала легендарной. К сожалению, наши национальные особенности использовались чаще не в государственных интересах. «За державу обидно!»
Когда в конце второго курса я начал играть за факультетскую хоккейную команду, меня сразу же пригласили в сборную МВТУ, которая была одной из сильнейших среди вузов. Однако и тут неудача преследовала меня.
В Советском Союзе всегда не хватало защитного снаряжения, необходимого для хоккея. Какие?то артели производили полукустарную продукцию, которая распределялась только по клубам и в свободную продажу не поступала. Для таких «пустяков» специалистов не готовили и высокие постановления партии и правительства не предусматривались, а заинтересованность артелей почти отсутствовала. Гораздо позднее, через много лет, чтобы повысить престиж страны, эту отрасль стали все же развивать. Мой друг и соратник Евгений Духовской, такой же ярый спортсмен, футболист и хоккеист, в конце концов, бросил ВПК и ушел работать директором ВИСТИ — Всесоюзного института спортинвентаря. А когда в середине 80–х я попал в Прагу, пожалуй, больше всего меня поразил специализированный магазин хоккейного снаряжения; традиции оказались сильнее всех социалистических тенденций. Но это уже другая история и другое время.
