Федор Ошевнев - Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
Скажем, после «строгача» за опоздание на «тревогу» — а именно под ее прикрытием Ишов и ночевал у любовницы — ротный моментально вызверился на комвзводов и сержантов, их заместителей, обвинив всех скопом в нарушении порядка заправки солдатских постелей.
— Верхняя простыня должна складываться вдоль, а не поперек, как это, оказывается, уже месяц вытворяется в роте! И я только сегодня узнаю! — никого не слушая, на повышенных тонах упрямо долдонил он.
Наконец удалось напомнить ротному про устное распоряжение командира части об изменении порядка заправки, однако Ишов растерялся лишь на секунду, а в следующую завопил:
— Да что вы все ко мне с этими ср…ными простынями поприцеплялись? Я спрашиваю: когда в прикроватных тумбочках будет наведен должный уставной порядок?
Его-то, по «рекомендации» комбата, Ишов и собирался сейчас наводить. Причем во всей казарме единовременно. Итак…
* * *«Взрыв» последовал незамедлительно. На головы наряда по роте обрушилась лавина ругательств: лексикон у ротного был небогат, но ярок.
— Почему, б…, дневальный на тумбочке не рапортует, а шепчет? Почему свободный дневальный, как сволочь, не стрижен, на ушах висит? Почему все опухли ото сна — к такой-то матери, заняться нечем? В казарме, б…, сплошная грязь, а они хреном груши околачивают! Почему пол ни х… не намастичен? Бездельники! Скоты! Всех после наряда на «губу» засажу!
И по мере выплескивания бранных слов на солдат ротный вновь начинал ощущать себя великим руководителем, проникаясь осознанием собственной значимости: а как же — сто восемьдесят девять подчиненных, включая офицеров, и все обязаны беспрекословно ему повиноваться! — и цементировал щели в пьедестале царя и бога подразделения, который бесцеремонно пошатнул комбат.
Тр-рах! — слетел Ишов с этого пьедестала, поскользнувшись хромовыми сапогами на беспощадно намастиченном полу.
— Идиот! — чуть не с кулаками набросился майор на дежурного по роте, неловко поднявшись с желтоватых пахучих досок. — Чокнулись, б…, столько мастики в пол вгонять? Где экономия, мать вашу так?! А по, тревоге побегут — друг друга покалечат?!
Наученный горьким опытом, ефрейтор молчал, с трудом сохраняя серьезный вид, поскольку изнутри его распирали и смех, и желание напомнить начальнику более раннее его высказывание относительно мастики и пола. Майора же, снедаемого злостью, переполняло острое желание немедленно излить ее на кого-то еще, помимо наряда по роте, и он прорычал:
— А ну, кто еще из бездельников в наличии?
— Так все ж в учебном корпусе, на занятиях, — осторожно ответствовал дежурный. — А старшина с каптерщиком на вещсклад ушел. Один Рязанцев в подвале паяет.
— Вот я сейчас проверю, какого хрена там этот Умелец наработал, — с угрозой не по делу пообещал Ишов.
Секунду помедлив, ротный быстрым шагом направился к лестнице, ведущей в подвал…
* * *Рядовой Рязанцев в роте, да и во всей части, был единственным детдомовцем. Именно поэтому беседовали с ним, по прибытии вчерашнего призывника в подразделение, не только взводный, но и сам Ишов в паре с замполитом роты. Худощавый горбоносый солдат с асимметричным лицом и уныло опущенными уголками губ отвечал тоже уныло, односложно.
Найденыш. Младенцем на задворках вокзала подобрали. Родители не объявились — отправили в детдом. Там фамилии воспитанникам иногда давали по названиям городов страны: Москвин, Калужцев. Так и он свою получил. Окончил восьмилетку — направили в строительное ПТУ. Выучился на маляра-штукатура, но может и другое: класть кирпичи, плитку, по-плотницки, электриком. Полгода работал на заводе, жил в общежитии. Потом призвали на срочную. Все…
И лишь услышав от замполита глупейший вопрос — из серии обязательных на первой беседе с солдатом: чем собираешься заниматься после армии (это при сроке-то службы в неделю!), рядовой неожиданно оживился и стал рассказывать, что очень хотел бы иметь Свой Дом — то есть какой-то жилой угол, жену, детей и, естественно, работу. Только обязательно от нормы, чтобы можно было сверх нее сколько-то давать и за несколько лет как-то скопить на этот свой угол.
— Это ты про квартиру, что ли? — решил уточнить замполит.
— Не-е… Про частный угол, — разъяснил солдат. — Квартиры мне не дадут.
— Почему ты так думаешь? — удивился ротный идеолог.
— Я не думаю, — поскучнел Рязанцев, и уголки его губ опустились еще сильнее. — Знаю. Мужики на заводе все так говорили. Мол, тебе, из детдома, да одиночке, ни в жисть не дадут. Женатому только и с блатом. А женишься — куда идти? К чужому на постой? Там дети пойдут… Не-е, свой угол заработать надо. Хоть комнатешку…
— Ну и много детей-то, в своем углу, по «дембелю», настрогать распланировал? — с подковыркой поинтересовался Ишов, которому рядовой по неясным причинам, но сразу не поглянулся, а замполит от такого вопроса недовольно поджал губы, однако смолчал: начальнику, да еще армейскому, замечания делать чревато последствиями.
— Не меньше как трех, — серьезно, не почувствовав подковырки, заявил Рязанцев. — Не-е, может, четырех?
— Дурное дело нехитрое, — язвительно усмехнулся ротный, некстати вспомнив свое собственное детство, щедро сдобренное колотушками, коими отец-алкоголик от души оделял будущего офицера и двух его сестер, сроду не принося домой ни копейки. — Только потом-то чем рты прокормишь?
— Руки прокормят. А они — вот они, — протянул вперед ладони рядовой. Уже загрубелые, в мелких шрамах и неожиданно крупные. — Не-е… Прокормлю. Говорю — по-всякому работать могу.
— Это мы еще проверим, — с долей скептицизма заявил Ишов. — Шагом марш к старшине: в туалете плитка поотваливалась, пусть инструмент и фронт работы обеспечит. И смотри у меня… Умелец!
Но Умелец — как быстро и окрестили Рязанцева в роте — свои слова о «всякой работе» с блеском оправдал, и с тех пор старшина постоянно выдергивал бывшего детдомовца с учебных занятий, будто морковку из грядки: разного текущего ремонта в подразделении круглый год хватало и перехватало. К наукам же военным, а в особенности к политподготовке, Умелец относился с завидным равнодушием. Зато лучше всех заправлял «кирпичиком» постель, даже быстрее и ловчее сержантов наматывал портянки, умело стирал и гладил «хебе», без малейшей тени отвращения убирался в свою очередь в туалете. И никогда за время службы на ее тяготы и лишения никому не жаловался, как и вообще ни на что.
Был случай в первые дни службы: наглый здоровенный сослуживец из того же взвода стал отбирать у Рязанцева на обеде кусок хлеба — я, значит, не наедаюсь, а ты тощий, обойдешься. Так здесь детдомовец на открытый конфликт не пошел, а часть пайки компенсировал своеобразно: стал подходить к хлеборезочной уже после еды и просить вроде как добавку — горбушку. На третий день женщина-хлеборезка показала постоянного попрошайку дежурному по части, и тот вычислил, из какой роты рядовой, передав информацию замполиту подразделения. Будучи искушенным в солдатских взаимоотношениях, офицер отследил неуставную ситуацию и жестко пресек ее раз и навсегда.
