Людмила Бояджиева - Гумилев и другие мужчины «дикой девочки»
— К чертям бюргерш и скучные провинциальные дыры! Я увезу вас в Рим, в Париж, в Египет! — В порыве нетерпения он бил букетом о высокий ботинок.
— Видать, прибыли наконец обещанные мне орхидеи из Патагонии. — Усмехнувшись, она взяла измученный букет.
— Это георгины из нашего сада. Редкий сорт, «белый лебедь» называется. — Он приблизился к ней и крепко сжал плечи: — Красивая птица моя… Орхидеи я буду собирать для тебя сам! Я завалю тебя ими, Ева!
— Коленька… — Анна успокоилась. — Давай отложим этот разговор, ладно?
Николай отвернулся, долго стоял в нерешительности, сбивая прутиком с куста кисти кровавой бузины. Они рассыпались в траву рубиновыми бусинами. Наконец он решился — повернулся к ней, подошел вплотную, свистящим шепотом проговорил в щеку:
— Анна, я прошу тебя ответить мне на один очень важный вопрос: непорочна ли моя Примавера?
— Что? — не сразу поняла она, стараясь высвободиться.
— У тебя были любовные связи? Девственница ты или грешница, Весна моя?
— Что-о?! С ума сошел! — Анна резко вывернулась из его рук, швырнула в удивленное лицо измятые цветы и быстро скрылась в аллее, повторяя с коротким смешком: — Покоритель мустангов ищет девственницу!
Вопрос о невинности девушки, достаточно условный в наше время, был наивен и в те годы веселящихся, игравших свободой десятилетий. Да кого это может волновать в бесшабашном хаосе рухнувших моральных догм? Пустяк! Но не для Гумилева, особенно если речь шла о его будущей жене. Маленький каприз оригинала, психологический пунктик — суровый сочинитель живописных сюжетов, брутальный покоритель диких континентов предпочитал девственниц, а уж в качестве супруги иного варианта не представлял. Лишь непорочная дева могла возбудить чувственность «конквистадора». А у Анны свой пунктик: морочить голову, дразнить тайнами, окружать себя загадочностью. Да и замуж за Гумилева она совсем не собиралась! Юные приключения Ани Горенко — тайна из тайн, которой никогда не суждено проясниться (синяя тетрадь сгорела, унеся с дымом первые стихи, первые любовные мечтания или нечаянные опыты сочинительницы, а главное — упоминание о той первой, единственной, опалившей ее любви).
Почему Анна не давала определенного ответа измученному Николаю? Боялась то ли потерять его, признав свою «порочность», то ли согрешить, поклявшись в невинности и тем самым осквернив себя ложью?
Шли годы, предложение руки и сердца от упрямого Гумилева следовали одно за другим, вопрос о невинности «неневесты» звучал все настойчивей, а она продолжала морочить голову Николаю, мучила, не отвергая и не приближая. На склоне лет, признаваясь в том, что очень не любит себя ту, юную, Ахматова сожалела о своем поведении в истории «сватовства». «В течение четырех лет я беспрерывно говорила Николаю Степановичу то, что «было», а потом, что «не было»… Это, конечно, самое худшее, что я могла делать».
Глава 5
«Прости, что я жила скорбя,
И солнцу радовалась мало». А.А.
Летом 1905 года Анне исполнилось шестнадцать. Она закончила лицей. Родители развелись, отец ушел к другой женщине. Семья потеряла дом и была вынуждена скитаться по родне, живущей в южных городах России… Мир Анны рушился, но она могла представить все что угодно, кроме брака с Гумилевым. Уехала к тетке в Киев и даже писать ему не стала.
Через год, в 1906-м, двадцатилетний Гумилев, получив аттестат и средства от родителей на издание книги, уехал в Париж. Там он слушал лекции в Сорбонне и заводил знакомства в литературно-художественной среде. Предпринял даже попытку издания журнала «Сириус», в трех вышедших номерах которого печатался под собственной фамилией и под псевдонимом Анатолий Грант.
Однажды Анна получила посылку — изданную в Париже книгу «Путь конквистадоров» и номер журнала «Сириус». А в нем ее стихи за подписью «Анна Г.»:
На руке его много блестящих колец —
покоренных им девичьих нежных сердец.
(…)
Но на бледной руке нет кольца моего,
никому никогда не отдам я его.
Мне сковал его месяца луч золотой
И, во сне надевая, шепнул мне с мольбой:
«Сохрани этот дар, будь мечтою горда!»
Я кольца не отдам никому никогда.
Взвизгнув, Анна швырнула журнал к люстре и прутиком перегнулась через спинку кресла, касаясь затылком ковра.
— Вот это да! Победила! И вовсе не танцорша! Поэт!
Гордость ее была уязвлена, когда Николай, посмотрев на чудеса гибкости своей Ундины, заявил: «Может, тебе лучше в танцорши пойти?» (К обращению на «вы» они прибегали в напряженные минуты, интимное «ты» между ними звучало ласкательно.) «А вам в заклинатели змей! — сквозь зубы прошипела она. — Я сочиняла стихи с одиннадцати лет, но знала, что все это ерунда: море, закаты, чайки, принцы-утопленники, летучие парусники… Знаешь, что сказал отец, послушав эти сюсюканья? «Вы, Анна, мою фамилию не позорьте. Если вздумаете печататься, псевдоним возьмите». И я сожгла свою синюю тетрадку, в которую записывала эти никчемные детские сочинения. Отец был прав, за те беспомощные попытки мне стыдно. Но я буду писать все равно! И буду писать лучше всех!..»
Он пожал плечами: спор о женщине в поэзии был давнишний. В те годы стихи писали все, поэзией занимались поголовно — и передовая молодежь, которая сегодня увлечена рэпом, и те, кто зачитывался книгами, а ныне погрузился с головой в Интернет. Стихи — высшая степень утонченности, интеллектуального богатства. Их записывали в альбомы, в тетради, в журналы.
«Вы хотите стать одной из тех дам, что гладью вышивают сонеты собственного сочинения? И любят декламировать гостям нечто особо «душевное»?» — Николай завелся: это была одна из его больных тем — «всеобщее стихоплетство». «Конечно, непременно буду читать гостям! — согласилась Анна. — Особенно эффектно выходит мелодекламация — с музыкальным аккомпанементом. Коронный номер девиц-гимназисток — мелодекламация стихов Бальмонта, с подвыванием и душераздирающей тоской в голосе. Вот так, к примеру:
Заводь спит. Молчит вода хрустальная,
Только там, где дремлют камыши,
Чья-то песня слышится печальная,
Как последний вздох души.
Это плачет лебедь умирающий…
— Длинные руки изображали крылья умирающей птицы, голос рыдал.
Николай прервал пародийное выступление: «Глупое шутовство, Анна! Бальмонт — особый случай. Чистая поэзия души. Его не тронь! А вот сочиняющих нечто слезное барышень — на костер!»
Анна давно поняла, что Николай Степанович, приверженец суровой эстетики, не любил «дамских поделок». И что ей будет не просто убедить его признать ее сочинения.
