Виталий Радченко - Байки деда Игната
Кто он, тот Купала, говорил дед Игнат, никто не знал, забыли по давности его бытия. Но то был Иван, а значит, наша «людына». Вот только почему к нему цеплялась вся эта нечистая сила? А подумать, так ведь к кому она не прицепится, вилы ей в бок!
Вместе с тем, Иван Купала по-старопрежнему был праздник как бы церковный, христианский, ибо это был день рождества Иоанна Крестителя, который самого Иисуса Христа крестил в Иордане. Крестил, значит — купал, а по простым понятиям, это и было главным содержанием праздника. «Креститель», «купала» — все смешивалось в эту ночь — и игра, и суеверие, и крестная, и нечистая сила…
Как и на Рождество, все местные ведьмы собирались на Ивана Купалу в кучу, и уж что они там вытворяли, как куролесили-бесили, мало кому ведомо. Одно только было известно точно: проводили они время с самими чертями. Другая нечистая сила тоже выползала из своих постоянных обиталищ и включалась в общее торжество. Особливо, если ночь была теплая и звездная, а она на Ивана Купалу, можно сказать, всегда была именно такая.
На Ивана Купалу собирали впрок целебные и чудодейственные травы и коренья, ибо все они к этому времени набирали наивысшую силу и значимость. Тут был и Петров крест, которого смертельно боялась вся нечистая сила, и чернобыль-трава, дающая здоровье доброму христианину, стоит лишь вплести ее в косу и с наговором положить возле хаты, и чертогон-чертополох — важнейшее средство от чертей и колдунов, и зяблица от бессонницы и младенческого крика, и многое, многое другое, известное всем и неизвестное никому, кроме особливо отмеченных знахарей и знахарок, травников и травниц.
Но особенно любил дед Игнат рассказывать про «траву-папорот», то есть папоротник, как исказили-переиначили его имя нынешние люди. Сам папорот зародился от Солнца. Как рассказывают те же знахари-травники, когда-то, во времена допотопные, Сатана, старший чин над чертями, озоруя, стрельнул из дробницы по самому Солнцу. И, видать, попал, потому что упало с того Солнца три капли крови, они проросли и появилась трава-папорот. От того его сила, могута и власть. Раны на Солнце зарубцевались, но остались пятна, в чем каждый может удостовериться, и даже в постный день, будь то среда или пятница.
Однажды, помню, дед Игнат откуда-то принес целый куст этого замечательного растения. Из загадочного пучка коричневой шерсти как орлиные крылья взметнулись вверх на половину дедова роста большущие перистые листья, а рядом, словно враставшие на дыбы змейки – завитки еще не распустившихся веток. Как отличался он, этот куст, от повседневной травы-муравы, придорожного бурьяна, или даже от благородных цветов — панычей или чернобривцев с дворовой клумбы. Он дышал рыцарским благородством, необъяснимо источал волшебство, пах чем-то древним, непостижимым, таинственным…
Дед Игнат утверждал, что цветет та трава-папорот очень редко, раз в семь, а может, и в семьдесят семь лет, пригадывая к святым праздникам — на Пасху, например, или еще когда. Но чаще всего и обильней цветы папорот-травы появляются в ночь на Ивана Купалу, именно такой «купальный» цветок и обладает всей полнотой силы. Кто сподобится найти и сорвать его, — тому открываются все тайны, ему подвластно все. Он понимает любую речь, будь то человек, зверь или птица. Он видит сквозь землю и сквозь стены. Он может исцелить любую болезнь, найти любую пропажу, любой клад. Кстати, на Ивана Купалу цветок папоротника вспыхивал красным огоньком – если поблизости находился заговоренный клад, и это придавало чудеснейшей траве-папорот особую ценность.
На хуторе Гунявом, что за станицей Старо-Джерелиевской, жил свояк деда нашего деда. Так вот, сын того свояка, хлопчик годков одиннадцати-двенадцати, пошел как-то к вечеру в Кучерявую балку — искать пропавшего теленка. Бродил он, бродил по той балке, и оказался в совсем незнакомом месте, заросшем кустарником и бурьяном.
Уже стемнело, и ему вдруг стало «сумно», если не сказать и вовсе страшно. А тут еще что-то в терновнике «замыгыкало», заухало, и он с перепугу дернул из той балки прямо через кусты наверх. Но, как он потом рассказывал, не пробежал и десяти шагов, как на душе у него стало покойно, и в голове ясным-ясненько, что его бедное «теля» за тем вот бугром и беспокоиться не о чем. Он быстро разыскал свою животину, и погнал ее домой. Напрямик, без дорог, по каким-то ранее неведомым ему тропам, как будто что-то ему подсказывало, что надо идти так, а не иначе. Спугнул в одном месте дремавшего под кочкой зайца, который скакнул в сторону и, как показалось хлопчику, подумал: «и чего этот человек не спит, а бродит тут по ночам?».
И когда приблизился к родному куреню, то услышал собак, и те лаем своим сказали ему, что рады его возвращению, а корова, увидев теленка, ничего не сказала, но подумала, что как хорошо, что все это закончилось так хорошо…
Войдя в хату, уставший хлопчик быстро скинул чоботы и бросился на солому, на которой покатом спали его братики и сестрички.
Утром рассказал отцу и матери о том, как он разыскивал пропавшего теленка, как он заблудился в той Кучерявой балке, и как ему вдруг стало ясно, где находится теленок, и о чем он думает, и как он быстро добрался до хаты, неведомо откуда зная все на свете — и дорогу, и о чем думает зайчик, и о чем кричала шулика…
— Эгеш, — подумав, сказал его батько. — Значить, тоби було всэ ясно? И ты всэ знав и понимав? — Знав, — подтвердил хлопчик. — Раз так, неси сюды лозину, я тебя учить стану. Шоб ты в другый раз меньше знав, а больше робыв! И свояк объяснил своему пацану, что сегодня — Иван Купала, и ночью цвела чудо-трава-папорот. И когда он, хлопчик, «с пэрэляку» продирался сквозь кусты, такой цветочек, а он маленький-премаленький, с маково «зернятко», упал ему в чобот, за голенищу, и он, хлопчик, с той минуты как бы прозрел, и стал «все знать». А скинув чоботы, когда ложился спать, потерял в соломе тот волшебный цветок, и теперь знает не больше, чем все…
А нужно было дождаться утра, расстелить на земле скатерть, помолясь, очертить ее кругом крещатой цуркой, и, осторожно сняв обувь, перебрать на той скатерти каждую былинку-пылинку. И найдя папорот-цвет, положить его на «долонь» (ладонь), затем острым ножичком подрезать на бугре у большого пальца кожу, загнать туда цветок и залепить ранку воском от пасхальной свечки. И блюсти тот цвет до последних дней своих. И тогда никакая «лыха годына» не будет тебе страшна…
Само собой, что все купальские праздники не обходились без братьев-касьяновичей, их выдумок-фантазерства. К примеру, то же пускание с бугра прямо в речку колес, обернутых паклей, пропитанной смолой и дегтем. Пакля зажигалась, и огненное колесо на потеху всему «обчэству» летело в ночи, разбрасывая огненные «шматки», а потом шипело, угасая в воде. Разогнать его и придать правильное направление — тоже нужны были «догад» и хватка… Или сотворение высочайшего костра на берегу все той же речки, чем выше, тем почетнее. В нашей безлесой местности дело это было непростым. Опять же выручала смекалка. Из хвороста и камышевых кулей связывались длиннющие «драбыны» (лестницы). Установив их стоймя, подпирали такими же «драбынами», заполняли окна образовавшейся башни жгутами из соломы. Ах, как здорово горели такие костры! А если их было несколько, то зарево от такого пожарища было видно за много верст.
