Алексей Салтыков - Путешествие в Персию
Но мы уже в последней деревне, и такой деревни еще не встречали. Она в горах; в ней везде протекает и шумит чистейшая вода, везде высокие густые деревья, народу много. Г. Бларамберг, адъютант Графа Симонича, занял нас приятным своим разговором. Он присоединился к нам в Казбин, куда приехал на встречу Полковнику Дюгамелю. Необыкновенно как отрадно среди Азии, вдруг съехаться с Европейцем, и особенно с Европейцем во всей силе слова, любезным, умным, ученым и добрым, каков Г. Бларамберг. Какая разительная противоположность с типом Азиатца! Мы не чувствуем той сладости в пище душевной, которою пользуемся в Европе; но как жаждем ее в степях Азии!
Что-то не спится. Вместо петухов, в Персии кричат по ночам муллы. Я этот народ не люблю. Так как теперь еще весьма рано, и можно воспользоваться свободным временем, то не худо записать все, что было от Зевгана до сих пор.
В Султании, летнем пребывании покойного Фет-Али-Шаха, верстах в полутораста отсюда, мы дневали и ночевали в разрушенном его дворце. В комнате моей не было ни окошек, ни дверей. Михмандару нашему было совестно, и он так хлопотал, что я решился подарить ему свои золотые часы; он, кажется, этой вежливостью был очень доволен, — а сыну его Фаррух-Хану отдал последний кусок коричневого сукна. В одной комнате Султанийского дворца, на стенах, написан почти в рост Фет-Али-Шах на охоте, верхом на белой лошади, местами выкрашенной красной краской, то есть, хвост, грива, ноги, грудь и живот — вся нижняя половина лошади (мне сказали, что это отличие царя). Многие из детей его также были тут изображены.
Близ Султании стоит великолепная развалина мечети, построенной за 600 лет некоим Шахом Худавэнда, большею частью из голубого и белого муравленого кирпича. Осмотрев это огромное здание, мы продолжали путь свой. В одной деревне, нам показали гробницу какого-то Имама, что-то вроде Имам-Ризы, также из голубо-зеленого кирпича; здесь мне страх как было досадно на нашего михмандара: он отвел нам всем для помещения самые скверные деревенские избы, где не было ни света, ни воздуха, а сам поселился в хорошем дом у муллы, который приставлен к гробнице.
Несколько дней после, т. е. вчера, мы провели почти сутки среди остатков Сулеймании, — дворец с садом покойного Фет-Али-Шаха, где я также видел много портретов в рост, написанных на двух стенах большой приемной залы, то есть, диван-хана; между прочим портрет Шаха-Евнуха, Ага-Магомет-Хана на трон, в присутствии всего Двора. А с противной стороны Фет-Али-Шах с своими детьми. Двъже другие противоположные стены были сделаны из разноцветных стекол. Потолок был из зеркал, перемешанных с позолотой и живописью. Две лестницы, ведущие в эту залу, сделаны из зеленого муравленого кирпича. Баня, на другой сторон двора, против этой залы, очень красива. Высокая башня стоит возле залы диван-хана, с которой можно обозревать всю окружность; но смотреть нечего: в Персии везде и всегда одно и то же серое однообразие.
8—30-го Ноября 1838 года. Рано поутру мы выехали из Кента, той прекрасной деревни, о которой уже говорил я'; она просто называется Кент, что значит деревня. Тегеран виднелся в туманной дали; как вдруг толпа народа окружила нас. Среди её несколько конюхов с трудом держали двух прекрасных рыжих жеребцов, блестящих золотом, одетых в шали, с хвостами и гривами, выкрашенными огненным цветом. Еще мы не успели спросить, что это значило, как уже меня за ноги и за руки стащили с моей лошади, чтоб посадить на одного из этих борзых коней, а на другом посажен был Полковник Дюгамель. Тогда только объяснили, что Шах прислал нам этих лошадей. Среди поздравлений и восклицаний: мубарек! которые шумно повторяла толпа окружающих нас Персиян, Арабский жеребец нес меня в Тегеран (средоточие мира), куда мы м въехали при громе барабанов и звуке труб, между рядами Персидских солдат. Лошади наши бросались во все стороны и давили народ.
Тегеран. 22-го ноября 1858 года
Недавно еще я в Тегеране, а признаюсь — уже тошно, хотелось бы уехать; но надо выдержать до весны, до половины Марта, по крайней мере. Оно жестоко — правду сказать; но дороги портятся, начинаются дожди, и надо же извлечь какие-нибудь выгоды из того места, куда уже один раз приехал. Шах присылал мне сказать, что он желает, чтобы я сделал эскиз с него, и что он даст мне сеанс. Это приглашение было мне очень лестно, и я просил доложить Шаху, что готов исполнить его желание, по его назначению, в какой день и в какой час ему угодно.
Между тем я не знал, что мне делать, как убить время; однообразие было нестерпимо, и к тому же, я почти не имею квартиры, живу покуда в посольстве, в одной из комнат принадлежащих доктору посольства. Наконец пришли ко мне сказать, что нашли для меня хорошую квартиру за семь туманов в месяц, но ее отдают не иначе, как на шесть месяцев и платить надо вперед. Иду смотреть эту квартиру. Между тем Франц, мой камердинер, уговаривает меня продолжать путь до Испагани; он говорит, что это все равно, что быть в России и не видать Москвы. Однако же, когда я подумаю, что надо провести еще 16 дней в дороге туда и потом 15 дней назад, — страшно.
Вчера вечером, 25-го Ноября, я решился на счет квартиры мне ее отдали за 6 туманов в месяц и на в месяцев — нечего делать. Впрочем, в Европе также почти нельзя иметь квартиру иначе, как на 6 месяцев, а цены вообще гораздо значительнее. Нанимаю на полгода, хотя и не останусь более 5 месяцев. Комнаты хороши. Я также решился отпустить Персиянина, которого нанял в Тавриз за весьма недорогую цену, как здесь водится, то есть, за три Голландских червонца в месяц. Эту цену однако же находили дорогою; обыкновенная цена два тумана в месяц; туман — золотая монета, почти то же, что наш червонец. Кроме этой посредственной платы, здесь в обычае давать слугам одежду, — при вступлении их в должность, в новый год и при отправлении в дорогу.
Чтобы понять, каким образом Персияне могут довольствоваться двумя туманами в месяц, надо взять в соображение, что они питаются почти одним табаком. Кроме кальяна, который в Персии столь же необходим, как у нас в некотором классе людей, самовар, простой народ довольствуется одним хлебом с халвой — род патоки.
Хлеб в Персии, как с виду, так и добротою своею, похож на тот отличный сорт бумаги, на которой у нас в Петербурге печатают театральные афишки. Величина, толщина, цвет, дух, и я думаю, даже вкус Тегеранского хлеба разительно схожи с нашими Петербургскими афишками. Сметливые люди завертывают в него на дорогу сыр, пилав, масло, и смело кладут в карман; даже разные припасы, как например ветчину и всякое жаркое, можно без опасения таким же образом брать в дорогу. Но что хлеб, то есть чурек, здесь так плох, об этом нечего жалеть, ибо пилав, или лучше сказать челов (вареный просто в воде рис) отлично заменяет его.
