Борис Смирнов - Воспоминания склеротика
Восьмого мая 1945 года в радиомастерской и других кабинетах этого здания радиоузла никто не мог работать. Поползли слухи о том, что радисты, поймав зарубежные станции, слышали, что Германия капитулировала, и сегодня должен быть подписан по этому поводу акт. Это сообщение быстро разнеслось по городу. Вечером никто не ложился спать. Все стояли около черной тарелки репродуктора и, при малейшем шорохе, кричали друг другу «тихо»! Но вдруг, это было около трех часов ночи, радио захрипело, и голос Левитана предупредил: «слушайте важное сообщение»! Как только Москва произнесла слова «полная капитуляция», наш и соседние дома потрясло громоподобное ура. Через несколько минут мои друзья криками со двора сообщили о своём прибытии, и я, сломив голову, бежал со всех ног к ним, чтобы отправиться в шумный, веселый, орущий и стреляющий город, наполненный музыкой, песнями, смехом. Прогулочным центром в Симферополе была, да пожалуй, и осталась Пушкинская улица. Там, на здании дома Красной армии, стараясь заглушить неимоверный уличный шум, огромный динамик пел и играл знакомые песни. Они были как бы в новой интерпретации, ярче и бодрее. Весь город высыпал на улицу. Люди были так добры друг к другу, что казалось это море родственников. Вряд ли кто-нибудь из них в этот день отказал другому хоть в малейшей просьбе. Видимо, совершенно подсознательно мы использовали эту ситуацию и смело подошли к трем девушкам. Одна из них была очень красива, другая тоже не дурна, а третью, всю в веснушках, я не стану обижать своей оценкой. Хотя, справедливости ради, должен сказать, что, встретив её в городе через несколько лет, я обратил внимание на привлекательность и броскость рыжеволосой с отличной фигурой землячки, гордой на столько, что не узнавала меня. А в этот памятный день сорок пятого мы предложили им погулять в нашей компании. Не проявляя внешне, из-за скромности, большой радости, они всё же не отказали.
Самым красивым среди нас троих был высокий и вихрастый Леня Козин. Естественно, он тут же занял достойное место около девушки с прекрасной русой косой. Второе место по законам красоты, безусловно, принадлежало Юре Маневичу, в дальнейшем любимцу женщин, в конечном итоге попавшему в крепкие руки молодой жены. Я примкнул к той, что осталась. Но у наших новых знакомых были несколько иные критерии отбора кавалеров, и рыженькая толстушка ни за что не хотела никому уступить чернобрового, миловидного юношу Юру Маневича. Я не знаю, что она делала, стараясь привлечь и сохранить его внимание, но ей это удалось довольно быстро. С другой стороны, весьма привлекательная брюнетка как-то потянулась ко мне, и мы стали довольно часто встречаться. Брюнетку звали Софа Куинджи. У нас началась интересная игра в любовь. Она выражалась в «тайных» свиданиях, о которых знала её мама во всех подробностях, болезненных для моих интеллигентных пальчиков довольно крепких сжиманий рук и громких вздохов с её стороны, смысл которых я никак не мог понять. Более опытный Юра мне объяснял: - да поцелуй ты её, наконец, она и перестанет вздыхать. Я долго не мог решиться на это, несмотря на небольшой омский опыт. Однажды, имея некоторую финансовую возможность, я купил для себя, Юры и наших подруг билеты в кино (Леня Козин со своей «дамой» давно откололись от нашей компании). После сеанса мы прогуливались по темной улице, где вдруг за руку меня взяла другая девушка и в ладонь вложила деньги за билеты в кино. Я вспылил. Уже в юношеские годы из меня пер, не известно почему, купеческий нрав. Картинным жестом, словно Паратов[2] Кторова перед Ларисой шубу, я швырнул купюры к краю каменного забора, а две Софы (Юрину спутницу тоже звали Софой) принялись меня успокаивать. После того, как мы проводили наших спутниц домой, благоразумный Юра потащил меня к каменному забору, где мы и нашли брошенные мной деньги. А назавтра я шел на свидание с намереньем, во что бы то ни стало, поцеловать, наконец, свою девушку. При встрече я, не долго думая, схватил оторопевшую подругу за плечи и так стукнул с разбега своими зубами о её челюсть, что потом долго сплевывал кровь. Естественно, она этот страстный порыв не приняла за поцелуй и охладела ко мне совершенно. И слава богу. Поскольку через какое-то время я увидел её в городе в беличьей шубе, которую иметь, продолжая «любовь» со мной, она бы никогда не смогла. А ещё через много лет я не узнал её, пока она не напомнила своё имя и девичью фамилию. Мне было стыдно перед бывшей подругой, но в данном случае виной был не мой склероз.
По настоянию друга Юры мы сдали экзамены в строительный техникум, где появились новые компании и новые «романы». Учились мы оба хорошо, но приятеля дважды выгоняли из этого учебного заведения, хотя на следующий день восстанавливали снова благодаря тому, что его папа был директором крупного деревообделочного комбината им. КИМа, а там проходили производственную практику чуть ли не все студенты нашего техникума. Выгоняли Юру за «оскорбление» преподавателей. Однажды, начало урока по сопромату задержалось из-за отсутствия педагога, его вызвали в военкомат. -Чего это вдруг нашего Конева (это фамилия учителя) потащили в военкомат? – спросил кто-то. -- Он уже старый (ему было лет двадцать пять). – Решили проверить, не болеет ли он сапом. – сказал Юра. Вошедший в это время Конев выгнал остряка из класса, а директор - из техникума. В другой раз, увидев на груди молодой учительницы немецкого языка металлический якорь, поинтересовался: -- какой моряк швартуется на этом месте? Его шутки высоко ценил только преподаватель географии, который сам не прочь был над кем-нибудь подзадорить. Как-то он, желая поставить Юру в сложное положение, спросил: -- какое расстояние от гоминьдана (партия в Китае) до Кантона (город)? На что услышал мгновенный ответ: такое же, как от Ростова до рождества христова. Легко окончив техникум, Юра был быстро женат отцом на дочери своего друга и устроен на поселение и обучение в архитектурном институте в Москве.
Мне же окончанию этого учебного заведения помешало желание сменить его на музыкальное училище. Туда возможно было поступить учиться по классу гобоя. Но для этого потребовалась операция. Дело в том, что ещё в первые школьные годы я попал под взрывное открытие дверей класса бегущими на переменку учащимися. Эту дверь я встретил носом. И был доставлен в больницу с перебитой носовой перегородкой. После войны у меня было очень заметное искривление этой перегородки и выпуклое костное образование. Многие думали, что я занимаюсь боксом. В музыкальном училище мне сказали, что на гобое я играть не смогу, поскольку носом не дышу совершенно. Профессор Рейнус взялся сделать мне операцию и поместил в светлую большую палату своей клиники.
