Н. Никитин - Преступный мир и его защитники
Скажут, это зло. Пусть так, но это зло, этот вред лишь ничтожная капля перед тем морем зла, которое хлынуло бы на человечество, если отнять у него веру в тайну исповеди, в тайну врачебную, адвокатскую. Сделать это значило бы обречь человека на вечное ношение в себе нераскрытых гнойников духовных недугов, это значило бы превратить церковь в западню и подорвать к служителям ее присущее их званию доверие. Адвокат нужен гражданам для закономерной защиты их имуществ, чести, свободы и жизни. Закон и государство утверждают его в этом звании, скромном и вместе с тем высоком, по назначению. И чтобы он мог достойно выполнить свою задачу, ему необходимо безграничное доверие клиента, а доверие не может быть там, где нет уверенности в сохранении тайны. Без нее немыслима самая профессия.
Многим нападкам подвергается адвокатура, и многие из них, быть может, справедливы, ибо чем выше что-либо по своей идее, по основному назначению, тем большей порче и извращениям подвергается оно в руках человеческих.
Все подвержено уклонению от нормы, болезням, но важно, чтобы не поражался самый жизненный нерв организма.
Адвокатов упрекают, что они растрачивают деньги клиента, это грустно, это, конечно, пятнит сословие, но нарушение тайны, доверенной клиентом, явилось бы посягательством на те реликвии, во имя которых самый храм заложен.
Всякая корпорация несет на себе не только одни пороки прошлого, но и его достоинства. Наследуют не одни долги, но и накопленные веками ценности. За адвокатурой также великое, почетное прошлое. Во все времена, у всех культурных народов адвокатуре и суду был вверен священный кивот права и свободы.
— Господа присяжные заседатели, — закончил свою речь присяжный поверенный Казаринов, — мне не приходится доказывать, что за мною чистый человек. Все, что проходило здесь, на суде, с уважением говорило о незапятнанности и выдающихся достоинствах Л. А. Базунова. Грустно думать, что на склоне лет судьба бросила его на скамью подсудимых. Странная судьба! Всю свою жизнь, все силы ума, знаний и таланта посвятил человек для служения обществу, — и теперь здесь, в уголовном суде, обществу предлагают свести с ним счеты!., я не сомневаюсь, вы сумеете воздать ему по заслугам.
Остается еще одна речь — за защитником Г. С. Аронсона.
— Не к ответу мы пришли сюда, — начал присяжный поверенный Бобрищев-Пушкин, — мы пришли привлечь наших обвинителей к ответу. Мы не дети, и сущность этого процесса нам очень хорошо понятна. Существует свободное сословие. Уже давно обладает оно всем, чем недавно, на такой короткий срок, стали было пользоваться русские обыватели. Есть у него право союзов, право собраний; было до последнего времени и право свободного голоса. Заря русской гражданственности не застигла его врасплох. Когда схлынули высоко поднявшиеся волны, оно сохранило свои позиции. Когда обывателя берут за горло, гражданин адвокат оказывает ему помощь… (Председательствующий останавливает защитника.) Господин прокурор говорил, что у нас в России куда лучше, чем за границей, что там — капиталистический строй, что личность там нуль. Не знаю. Переедет границу русский присяжный поверенный, придет в суд, подаст свою карточку, скажет: «Я присяжный поверенный» — и его проведут с почетом на первые места. Вернется сюда, скажет: «Я :— присяжный поверенный» — и его тоже проведут на самое первое место — на скамью подсудимых. Что ж, нет худа без добра. На скамье подсудимых — русские граждане. Посмотрим, как они будут защищаться.
Их защита будет достойною. Лучшим средствбм привлечь к ответу обвинение будет дать на него спокойный ответ, доказать всю его юридическую и фактическую несостоятельность. Тогда будет ясно, для чего оно создалось.
Попутно присяжный поверенный Бобрищев-Пушкин касается формулировки обвинения и указывает на то, что представитель обвинительной власти всячески старался очернить адвокатуру, но все усилия его остались тщетными.
Относительно Аронсона защитник уверен, что он ничем позорным не запятнал свое имя и с поднятой головой вернется опять к ожидающей его товарищеской корпорации. Что же касается Пергамента, то защита остается при особом мнении. Внезапная смерть Пергамента — это вовсе не улика, и многое после нее осталось совершенно не выясненным. За свою излишнюю доверчивость, за свое участие к судьбе Штейн он слишком дорого заплатил — и блестящей, многообещавшей карьерой, и целой своей жизнью.
Разбирая улики против Аронсона, защитник подробно анализирует их и говорит, что даже молчание адвоката в подобном случае не может быть поставлено ему в вину. Если бы адвокат, узнав о побеге своего клиента, донес об этом, такого адвоката в 24 часа выгнали бы из сословия.
О самом Шульце защитник самого невысокого мнения. По его словам, это изолгавшийся, беспринципный человек, который всю жизнь провел в том, что ложно обвинял всех и каждого. В настоящем деле прокуратура воспользовалась его услугами — ив результате получился сенсационный процесс с адвокатами в роли обвиняемых.
Докладывая, что Ольга Штейн могла бежать только с ведома ее защитников, представитель обвинительной власти утверждал, что без их подстрекательства не мог бы произойти такой всероссийский скандал.
— Всероссийские скандалы бывают разные, — говорит защитник, — я не знаю таких, которые были б по подстрекательству адвокатов, но нам знакомы многие, где адвокаты являются потерпевшими. По-видимому, таким образом хотят на них воздействовать, добиться, чтобы свободное сословие перестало мешать, хотят, чтобы оно склонилось. Напрасный труд. Это Шульц пошел навстречу всем желаниям, — стал доносчиком, на что не пошли адвокаты. А адвокаты никогда не станут ничьими сотрудниками…
Господин прокурор просил здесь, на суде, правосудного приговора. Разные бывают взгляды на правосудие. Когда сыновей Виктора Гюго осудили французские присяжные заседатели за статью против смертной казни, то тоже думали, что служат правосудию, а Виктор Гюго написал о них: «Это правосудие исходит от этих судей, как змея из гробов!» Я уверен, что в этом деле наш взгляд на правосудие больше подходит к вашему, чем взгляд господина прокурора. Недаром он, обращаясь к вам, представителям общества, с таким раздражением говорил об общественном мнении…
Я кончаю. Пусть простят мне дорогие товарищи, если я не оправдал их ожиданий, если силы мои были подавлены громадной ответственностью непосильной задачи, — непосильной, конечно, не в смысле отсутствующих улик, а потому, что надо было от всего сословия дать заслуженный отпор, выразить переполняющее всех негодование. Я закончу теми же словами, которыми начал мой товарищ по защите, чтобы вся она была одним стройным ударом в лицо обвинению. Здесь, в этом деле, обнаружились такие вещи, которые не могут быть предметом ничьей защитительной речи, перед которыми бледнеет все, что вменялось подсудимым в вину. Потому-то так и кипела здесь бессильная злоба. И когда я слышу горькие жалобы на поддержку, которую общество никогда не перестанет оказывать свободному сословию, когда я слышу сомнение в существовании честной печати, то я отвечу врагам сословия, кто бы они ни были: «Адвокатура будет стоять свободная и гордая, когда от вас не будет и следа!»
