Владимир Буданин - Кому вершить суд
— Сейчас! Минуточку! Кто там?
Спустя мгновенье дверь перед ним распахнулась. Он увидел жену в легком ситцевом халатике с резиновой соской в руке. На Петра уставились изумленные глаза.
— Ты?! Пресвятая дева Мария! — Виктория прижала руки к груди и растерянно-беспомощно улыбнулась: — Ты здесь? Почему не написал?
— Да вот… — Он не в силах был преодолеть словно бы беспричинной скованности. — Внезапно все случилось.
Виктория вышла из двери, протянула и нему руки, как будто намереваясь проверить на ощупь, не во сне ли появился Петр. Затем внезапно засмеялась и обхватила его шею, приговаривая шепотом:
— Какой же ты чудак! Пойдем, пойдем, познакомишься с нашим Петькой. И он пусть посмотрит на отца. Пойдем, пойдем…
Он взял на руки почти невесомого, щекастого, с бессмысленными глазенками карапуза и принялся ходить с ним по комнате, встречаясь изредка с умиротворенным и чуть снисходительным взглядом Виктории.
Вечером они сидели, обнявшись, у кроватки сына, вспоминали дом, Сибирь, мечтали о том, как счастливо будут жить, окончив учение и возвратившись в Красноярск. Правда, говорила об этом главным образом Виктория. Петр же больше думал о другом: как познакомиться с живущим где-то неподалеку Плехановым? Заговорить об этом, однако, не решался, опасаясь обидеть Викторию. Только приехал после продолжительной разлуки — и на тебе: не о жене и сыне мысли его, а о совершенно посторонних делах и чужом человеке!..
Утром Петр открыл глаза и зажмурился — в окно светило солнце. Он потянулся и, по обыкновению, рывком соскочил с кровати. В комнате никого не было. На столе белела записка: «Ты так сладко спал, что было жаль будить. Позавтракай, мы с Петькой скоро вернемся. Целую, Виктория».
Он засмеялся счастливым смехом человека, оказавшегося в раю. С рождения ему, должно быть, еще не бывало так покойно и уютно, как в этой небольшой светлой комнате на женевской улице. Он открыл краник мраморного умывальника с овальным зеркалом, стоящего в углу, с наслаждением стал плескаться прохладной водой, вытерся мохнатым полотенцем, сел к столу. Виктория оставила ему завтрак в двух накрытых тарелках. «Научилась», — улыбнулся Петр и опять взял записку жены. В это солнечное утро его все радовало, и он, улыбаясь, вновь принялся читать короткое послание жены. Особенно нравилась ему фраза: «Мы с Петькой скоро вернемся». Они с Петькой! Его сын, его Петька — уже человек, и если он с Викторией, ей нельзя писать «я». Они — вдвоем!
Задребезжал звонок. Петр в недоумении поглядел на дверь. «Сюда, что ли?» Звонок снова задребезжал. Петр крикнул:
— Кто там? Entre! Входите!
На пороге появился чернобородый мужчина. Человека этого Петр видел впервые и не знал, как поступить. На каком языке с ним объясняться, тоже было неизвестно. Петр спросил по-русски:
— Вы, простите, к кому?
— К вам, Петр Ананьевич. — Незнакомец несколько смущенно улыбнулся и шагнул в комнату. — Мне только что сообщили о вашем приезде. Вот я и поспешил. Не терпелось увидеть человека, приехавшего из Петербурга, из России.
— Садитесь, — пригласил Петр. — Но…
— Благодарю. Позвольте представиться — Плеханов, Георгий Валентинович. О вас же я наслышан от вашей супруги.
Петр во все глаза смотрел на внезапного гостя. У них в комнате сидел Плеханов! Поверить в это было почти немыслимо. К тому же эта шляпа с обвислыми полями и этот заношенный до крайности костюм!
— Георгий Валентинович, у меня слов нет, чтобы выразить свои чувства. Ведь я отчасти приехал и для знакомства с вами. Товарищи мне поручили обязательно разыскать вас в Женеве.
— Товарищи? — Плеханов оживился. — С какой же целью?
Петр принялся рассказывать о Гурьеве (разумеется, он умолчал о том, что Андрей не слишком верил в «снисхождение знаменитого эмигранта к революционным подмастерьям») и Бесчинском, о кружке рабочих пропагандистов, о борьбе в землячествах, о возрастающем интересе в студенческой и рабочей среде к марксистской литературе вообще и к работам Плеханова в особенности.
Георгий Валентинович слушал очень внимательно, изредка лишь вставляя замечания или направляя деликатным вопросом рассказ Петра в нужное ему русло. А когда Красиков умолк, Георгий Валентинович положил руку ему на плечо и сказал:
— Вы меня очень порадовали. Знаете, чем особенно? Тем, что к марксистской литературе потянулись рабочие. Двенадцать лет пребывания за границей и внимательного изучения социального вопроса убедили меня, что Россия переросла эпоху стихийных крестьянских бунтов типа разинского или пугачевского… Но я убежден, Петр Ананьевич, что и дальнейшего движения уже не может быть без воздействия на русскую общественную жизнь сильной и хорошо организованной рабочей социалистической партии. А она может возникнуть лишь на марксистском фундаменте. Потому-то меня и радует, что пролетариат потянулся к марксизму. Да и студенчество. Студенчество — это молодость, будущее… Виктория вкатила в комнату коляску.
— Познакомились? Я ведь вам говорила, — это предназначалось Георгию Валентиновичу, — что у вас найдется о чем побеседовать.
— Вы не ошиблись, — улыбнулся Плеханов и посмотрел на Петра. — Вам не хотелось бы прогуляться к озеру? Места там великолепные. Кстати, и поговорим. Вы нас отпустите? — обратился он к Виктории.
— Что с вами делать? — Она засмеялась, но не добродушно, как вела себя вчера и мгновенье тому назад, а с едва уловимым неудовольствием, что, впрочем, не укрылось от Петра.
Однако он был так окрылен всем случившимся в последние два дня, что лишь слегка удивился перемене в настроении жены, не придав ему сколько-нибудь серьезного значения, кивнул Виктории и вышел вслед за Георгием Валентиновичем на малолюдную женевскую улицу.
Вдвоем проделали неблизкое путешествие к озеру. По дороге Плеханов расспрашивал его о Петербурге, об отношении революционной молодежи к работам Струве и Михайловского. Ответы Петра его, по-видимому, радовали, и он посмеивался, довольно щурясь.
Вышли к Женевскому озеру. В голубом зеркале воды отражалось синее-синее небо и поросшие лесом Альпы. Точно так же Саяны «плавали» в Енисее и высокое сибирское небо купалось в его волнах. Он сказал об этом Плеханову.
— Да-а… — Георгий Валентинович вздохнул. — Вы правы. Вот уж двенадцать лет во всем: в реках и озерах, в горах и садах — во всем я ищу сходства с Россией. Ах, Петр Ананьевич, Петр Ананьевич! Как мы не умеем ценить родину, пока нас от нее не оторвали, и как себя за это казним, оказавшись на чужбине… — Он взял Петра под руку и после недолгого молчания продолжал: — Я еще кое-как мирюсь с эмиграцией, потому что душа моя, и мысли, и устремления все эти годы там, на родине. Я, как и мои ближайшие друзья, — кстати, они на днях приедут, и вы с ними познакомитесь — не теряем связи с Россией ни на неделю.
