Борис Островский - Адмирал Макаров
— Не следует принимать меры лишь тогда, когда перетонут все наши суда, — возразил ему один из присутствующих адмиралов.
Проект Макарова одобрили. Но необходимо было еще утверждение морского министерства. А как отнесется оно? Министерские порядки были известны: лучше потерять миллион, чем потратить копейку. «Я не сомневаюсь, что Комитет должен будет убедиться в пользе предложенных мною вещей, — писал Макаров, стараясь заглушить голос сомнения. — Но насколько широко решится Комитет испробовать совершенно новую вещь на своих судах, сказать не могу, — он вообще тяжел на подъем и неохотно принимает вещи, не испытанные в других флотах. Там заседает ужасное старье: председателю, в субботу будет сто лет».
Однако польза проекта была настолько очевидной, что он даже в этих условиях был утвержден без обычных проволочек.
Приготовленный по методу Макарова пластырь был применен сразу же с большим успехом при заделке пробоины на пароходе «Ильмень». С тех пор «пластырь мичмана Макарова» был рекомендован кораблестроительным отделением Технического комитета командирам всех судов русского флота.
Григорий Иванович Бутаков, сыгравший в жизни Макарова значительную роль, был передовым деятелем русского флота эпохи перехода от деревянных парусных кораблей к паровым и бронированным. Как учитель и наставник, Бутаков оказал огромное влияние на многих русских моряков. Это благотворное влияние испытали все его ученики и в первую очередь С. О. Макаров.
Вся жизнь Бутакова была посвящена морю и русскому флоту. Восемнадцатилетним мичманом он был назначен на Черное море, где и плавал в эскадре знаменитого адмирала М. П. Лазарева18, состоя при нем флаг-офицером. Имея таких наставников и учителей, как адмирал Лазарев, которого впоследствии сменили его ученики — адмирал Нахимов и Корнилов, Бутаков с самых первых шагов своей морской карьеры воспринял и претворил в своей практической деятельности все самое лучшее и передовое, что было тогда в русском флоте.
Боевую славу Бутаков с честью заслужил, командуя пароходо-фрегатом «Владимир», получившим благодаря замечательному военному таланту его командира широкую популярность. Особенно прославился «Владимир» пленением в 1853 году турецкого корабля «Перваз-Бахри». С декабря 1854 года и до падения Севастополя Бутаков участвовал в его обороне. Смелые рейды «Владимира» оказывали большую помощь осажденным. Но Бутаков считал свою деятельность незначительной. Он обратился к Нахимову с просьбой назначить его на должность, сопряженную с еще большим риском и опасностью. Нахимов ценил Бутакова не только как смелого и опытного командира. Он прозорливо видел в Бутакове человека незаурядного, способного стать преемником и продолжателем дела, которому посвятили свою жизнь Ф. Ф. Ушаков, М. П. Лазарев и В. А. Корнилов. Адмирал ответил: «Нет, нельзя-с! Вас нужно сохранить для будущего флота». Бутаков оправдал надежды Нахимова, он заложил теоретические и практические основы тактики будущего броненосного русского флота, во многом опередив иностранцев.
С 1867 по 1877 год Бутаков служил на Балтийском море в должности начальника броненосной эскадры. Именно в это время он разрабатывал вопросы морской тактики применительно к условиям современного броненосного флота, широко используя свой богатый опыт командования пароходо-фрегатами и броненосными кораблями. В результате его деятельности в Балтийском флоте была создана так называемая «бутаковская школа», которая явилась предметом подражания во многих иностранных флотах.
Своими знаниями, любовью к делу, неутомимой энергией и гуманным отношением к людям Бутаков снискал в среде моряков, особенно матросов, огромную популярность, оставив о себе самые лучшие воспоминания. Обладая ровным, спокойным характером, он всегда был в высшей степени корректен. Один из его сослуживцев вспоминал: «Я ни разу не слышал, чтобы он кричал на кого-нибудь, даже чтобы сказал что-нибудь в повышенном тоне…» Вспоминая Григория Ивановича во время парусных гонок, которые он так любил устраивать, особенно в свежую погоду, тот же автор писал: «…Как теперь вижу, стоит он спокойный, наблюдающий, звонким голосом, иногда даже в рупор, делающий замечания, отдающий приказания. И лица у молодежи не только не угнетенные, но светлые, радостные, да и на простых лицах матросов нельзя было не прочесть особенного любовного отношения к своему, на вид несколько суровому, очень редко улыбающемуся адмиралу»19.
Немногие морские офицеры, а тем более адмиралы, пользовались в то время уважением и любовь матросов. Зверская расправа с матросами за малейшую провинность стала своего рода «традицией» в русском флоте, передававшейся из поколения в поколение — от отца адмирала к сыну гардемарину. Дать матросу «в морду», «вышибить зубы» считалось своего рода шиком, и этим многие морские офицеры даже бравировали. Ругань процветала на кораблях в размерах невиданных. «Командиры и офицеры, командуя работами, ругались виртуозно и изысканно, и отборная ругань наполняла воздух густым смрадом»20, — вспоминает Н. А. Римский-Корсаков. От офицеров не отставали, а нередко и превосходили их по этой части боцманы и унтер-офицеры.
Яркую картину господствовавших в предреформенное время на флоте нравов нарисовал талантливый русский писатель К. М. Станюкович, сам бывший морской офицер Под именем адмирала-самодура Ветлугина в рассказе «Грозный адмирал» он показал своего отца. «Матросы называли его (Ветлугина) между собою не иначе, как „генерал-арестантом“ или „палачом-мордобоем“. Офицеры боялись, а матросы положительно трепетали перед грозным капитаном, когда он зорко наблюдал за парусным учением. И матросы действительно работали, как „черти“, восхищая старых парусных моряков своим, в сущности никому не нужным проворством, доведенным до последнего предела человеческой возможности. Еще бы не работать, подобно „чертям“! Матросы знали своего командира, знали, что если марсели на учении будут закреплены не в две минуты, а в две с четвертью, то капитан, наблюдавший за продолжительностью работ с минутной склянкой в руках, отдаст приказание „спустить шкуру“ всем марсовым опоздавшего марса. А это означало, по тем временам, получить от озверевших боцманов, под наблюдением не менее озверевшего старшего офицера, ударов по сто линьков — короткой веревкой, в палец толщины, с узлом на конце… Разумеется, не всем бесследно проходили подобные наказания. Многие после трехмесячного плавания под командой „генерал-арестанта“ заболевали, чахли, делались, по выражению того времени, „негодными“ и, случалось, провалявшись в госпитале, умирали. Никто об этом не задумывался и менее всего Ветлугин. Он поступал согласно понятиям времени, и совесть его была спокойна. Служба требовала суровой муштровки, „лихих“ матросов и беззаветного повиновения, а жестокость была в моде»21.