Джим Корбетт - Моя Индия
Охотники все же отправились в путь, а на следующее утро, вооружившись крупнокалиберной винтовкой, я направился в ущелье, по которому ушел тигр. Я не собирался добывать трофей для других. Мои намерения состояли в том, чтобы положить конец страданиям тигра и сжечь его шкуру. Я знал каждый фут ущелья. Оно было местом до крайности неудобным для поисков раненого тигра. Тем не менее я облазил все ущелье, а также близлежащие горы. Потратив на поиски целый день, я не обнаружил никаких следов тигра, так как следы крови исчезли вскоре после того, как он вошел в ущелье.
Через десять дней объездчики нашли остатки тигра, съеденного хищниками. Летом этого года правительство издало постановление, запрещающее устраивать засады на тигров в период между заходом и восходом солнца и предписывающее охотникам-спортсменам, ранившим тигра, делать все от них зависящее, чтобы добить его, а также немедленно сообщить о случившемся в ближайшее лесничество или в полицейский участок.
Случай с Моти произошел в декабре, а когда в апреле я покидал Каладхунги, он, по-видимому, вполне оправился от шока. Однако счастью его пришел конец. Через месяц его сильно покалечил леопард, которого он как-то ночью ранил на своем поле, а на следующее утро преследовал в густой чаще. Не успел он оправиться от ран, как с ним случилось новое несчастье: он оказался виновным в смерти коровы, что является тягчайшим преступлением для индуса. Старая и дряхлая корова из соседней деревни забрела на поле Моти. Когда он пытался прогнать ее, корова, ступив в глубокую крысиную нору, сломала ногу. В течение нескольких недель Моти усердно ухаживал за коровой, лежавшей у него на поле, однако она все же околела. Дело было слишком серьезным: деревенский жрец не мог разрешить его сам. Он велел Моти совершить паломничество в Хардвар. Заняв деньги, необходимые на поездку, Моти отправился в путь. Прибыв туда, Моти признался в своем преступлении старшему жрецу главного храма. Рассмотрев должным образом содеянный поступок, эта высокая персона приказала Моти сделать пожертвование в пользу храма, за это ему будут отпущены грехи. Однако в доказательство своего раскаяния Моти должен был к тому же дать обет воздержания. Жрец спросил его, от чего он получает самое большое удовольствие, и тот, будучи человеком бесхитростным, ответил, что от охоты и мясной пищи. После этого жрец сказал, что в будущем он должен будет отказаться от этих удовольствий.
Моти вернулся из паломничества очищенным от содеянного греха, но отягченным пожизненным наказанием. Он всегда имел мало возможностей для охоты. Он мог пользоваться шомпольным ружьем лишь по очереди, да и право на охоту имел только в пределах деревни, ибо никому из людей, подобных Моти, не разрешалось охотиться в государственных лесах. Несмотря на это, Моти испытывал большое удовольствие, стреляя из старого ружья, а иногда с моего разрешения он пользовался моим ружьем, что, конечно, делалось вопреки всяким правилам. Отказ от охоты был тяжелым лишением, но еще тяжелее было исполнять другую часть обета, которая к тому же имела вредные последствия для здоровья. При своих скромных средствах Моти мог купить себе немного мяса только раз в месяц. Однако кругом было много диких кабанов и дикобразов, и иногда ночью на его поле забегал олень. Кроме того, в нашей деревне существовал обычай, которому я также следовал: делить мясо животного, добытого кем-нибудь на охоте, между всеми. Таким образом, Моти получал не только то мясо, которое он мог купить.
На следующую зиму после паломничества в Хардвар у Моти появился сухой кашель. Поскольку домашние средства не помогали, я пригласил знакомого доктора, проезжавшего через Каладхунги, осмотреть Моти, и, к моему ужасу, выяснилось, что у него туберкулез. По рекомендации доктора я направил Моти в санаторий Бховали в тридцати милях от нас. Через пять дней он вернулся с письмом директора санатория, в котором говорилось, что положение Моти безнадежно и поэтому директор, к сожалению, не может его принять. Гостивший у нас сотрудник медицинской миссии, который много лет проработал в санатории, посоветовал Моти спать на открытом воздухе и каждое утро выпивать по кварте молока с добавлением нескольких капель парафина. Остаток зимы Моти спал на открытом воздухе и каждое утро, сидя у нас на веранде, куря и беседуя со мной, выпивал кварту свежего молока от наших коров.
Бедняки Индии — фаталисты и к тому же не обладают большим запасом жизненных сил, необходимых для борьбы с болезнью. Когда мы переехали в наш летний дом, Моти, лишившись нашего общества, но не нашей помощи, потерял надежду и через месяц умер.
Женщины наших гор — самые работящие во всей Индии, а из них наиболее работящей была вдова Моти, мать Пунвы. Эта маленькая плотная женщина, твердая как кремень, работящая как бобер, была достаточно молода, чтобы вторично выйти замуж, однако не сделала этого из-за обычаев своей касты. Она смело и решительно смотрела в лицо будущему, прекрасно справлялась со своими обязанностями, в чем ей помогали ее дети.
Старшему из троих детей, Пунве, было двенадцать лет, и он с помощью соседей мог пахать и выполнять другие полевые работы. Десятилетняя девочка Кунти была замужем и помогала матери до тех пор, пока через пять лет не переехала к своему мужу в другую деревню. Она вместе с матерью готовила еду, мыла посуду, стирала и чинила одежду. Мать Пунвы тщательно следила за своей и детской одеждой, и какими бы старыми и залатанными ни были их вещи, они всегда были чистыми. Надо было таскать воду из оросительного канала или Кабаньей реки для нужд дома, приносить из джунглей дрова, траву и нежные молодые побеги для дойных коров и их телят; заниматься прополкой и уборкой урожая; толочь в каменной ступе рис таким тяжелым, обитым железом пестом, что от него устали бы даже мужские руки; веять пшеницу, которую Пунва возил потом на водяную мельницу, где ее мололи и превращали в атта. Приходилось часто ходить за две мили на базар и ужасно торговаться, чтобы купить то немногое из продуктов питания и одежды, что семья могла себе позволить.
Младшему из детей, Шер Сингху, было восемь лет. С того момента как он открывал глаза на рассвете и до того как закрывал их после ужина, он непрерывно занимался работой, которую мог выполнить мальчик. Он даже помогал Пунве пахать, хотя ему приходилось в конце каждой борозды самому обращаться за помощью, поскольку у него не хватало сил поворачивать плуг.
Не зная печали, Шер Сингх был самым счастливым ребенком в деревне. Если его и не было видно, то всегда было слышно, поскольку он очень любил петь. На его особом попечении находились четыре вола, двенадцать коров, восемь телят и бычок Лалу. Каждое утро, подоив коров, Шер Сингх отвязывал скот от кольев, к которым привязал его накануне вечером, выгонял из загона в поле через ворота в стене, окружавшей деревню, а сам принимался за чистку загона. Затем наступало время завтрака. Услышав, что его зовет мать или Кунти, он спешил домой через поле, захватив с собой бидон с молоком. Скромный завтрак состоял из свежих горячих чапати[28] и дала, приготовленных на горчичном масле и щедро посыпанных зеленым перцем и солью. Позавтракав и выполнив свои обязанности по дому, Шер Сингх принимался за свою основную работу. Он должен был пасти скот в джунглях, следить, чтобы скотина не разбрелась, и охранять ее от леопардов и тигров. Собрав волов и коров, которые лежали за деревенской оградой и грелись на солнце, он оставлял телят под присмотром Кунти. Затем этот маленький мальчик с взъерошенными волосами, положив на плечо топор и сопровождаемый бычком Лалу, гнал своих подопечных через Кабаний мост в густые джунгли, расположенные за рекой, окликая при этом каждое животное по имени.
