Манфред фон Браухич - Без борьбы нет победы
Некий "господин" из Мюнхена хочет мне помочь
Первая же моя гонка открыла мне интересную подробность: я попал в самое "изысканное" общество. Следовательно, лишались всякого смысла все возражения семьи против моей новой деятельности! В гонках участвовали граф фон Циннеберг, князь фон Гогенлоэ, граф Хардегг, Ганс Иоахим фон Морген, принц цу Лайнинген-Аморбах, принц Макс цу Шаумбург-Липпе и князь Лобкович. Все они жили за счет продажи своих владений или имели богатых покровителей. К слову сказать, это новомодное аристократическое хобби обходилось очень дорого - автопромышленники продавали гоночные автомобили за огромные деньги: например, завод "Бугатти" брал по 35 тысяч марок за машину, "Мерседес", за спортивную модель с компрессором - 40 с лишним тысяч марок.
Но 13 июля 1931 года экономический кризис со всеми его опустошительными последствиями ворвался и в Германию. Тысячи вкладчиков кинулись спасать свои сбережения. Закрылись двери банков, некоторые из них навсегда. Опустели кино, кафе, театры и увеселительные заведения. Казалось, все остались без денег. Тяжким бременем навалились на людей заботы о хлебе насущном. Те, кому удалось нажиться на этом гигантском банкротстве, разъехались по фешенебельным курортам. Там богачи развлекались вовсю: посещали состязания по зимним видам спорта, среди которых особенным успехом пользовались опасные гонки на бобслеях10, флиртовали с дамами в барах и превращали ночь в день.
В ту пору я находился в крайне неприятном положении. Всякий раз, участвуя в очередном состязании на правах "частного гонщика", я констатировал, что на фоне такой сильной международной конкуренции моя машина слишком тихоходна. У фирмы "Даймлер - Бенц", придавленной тяжелой конъюнктурой, не было средств на создание новых гоночных машин. Но я был молод и вопреки всем невзгодам полон оптимизма. Убедившись, что фирма недостаточно заинтересована в разработке таких конструкций, я хотел найти кого-то, кто подбросил бы ей денег для этой цели.
Мне явно помогало мое имя. Куда бы я ни являлся, везде передо мной широко распахивались двери кабинетов. Мне даже удалось проникнуть к министру транспорта Эльцу фон Рюбенаху, однако, услышав о моем проекте, он лишь сочувственно улыбнулся и отпустил меня ни с чем.
Наконец кто-то посоветовал мне обратиться к известному своими широкими связями директору Берлину - руководителю верхнебаварского представительства фирмы "Даймлер - Бенц". Его чисто деловая сноровка, видимо, была не так уже велика - большую часть рабочего времени он проводил не у себя в конторе, а торчал в кафе. И все-таки фирма не увольняла его, и это по причине его хороших отношений с неким "г-ном Гитлером". Пренебрегать этими отношениями фирма определенно не желала.
Я пришел к Берлину, и он предложил устроить мне встречу с Гитлером, о котором я тогда мало что знал. Его телохранители щеголяли в черных галифе и коричневых рубашках с черным галстуком, а его штурмовые отряды - их называли СА - норовили вести себя как можно шумнее. Как правило, они жестоко расправлялись со своими противниками, что я, впрочем, не особенно осуждал, ибо этими противниками были те самые "красные", которых мне с детства расписывали как злейших врагов Германии. Ну а то, что коричневорубашечники носили нарукавные повязки со свастикой и с каким-то наивным усердием употребляли "старогерманские" выражения, не столько раздражало, сколько забавляло меня.
Сам Гитлер неистово поносил Версальский мир, и это напоминало мне мое собственное недовольство этим договором. Но для меня было полнейшей загадкой, где Гитлер мог бы раздобыть деньги для гоночных машин.
От моих родственников фон Хаке фон дер Хакебург я не раз слышал об Адольфе Гитлере. В Мюнхене старые офицеры дружно посещали небольшие собрания, устраиваемые этим человеком. Он обещал изменить в интересах Германии лицо всей Европы. Сразу после его досрочного освобождения из крепости Ландсберг - после мюнхенского путча 1923 года его приговорили к пяти годам заключения по обвинению в государственной измене, но уже через шесть месяцев выпустили на свободу - аристократы начали проявлять все больший интерес к его реваншистским призывам. Если Гинденбург не придавал особого значения этому "богемскому ефрейтору", то Людендорф - этот идеал всех нацистов и милитаристов, - напротив, стал союзником Гитлера. Наблюдая растущую агрессивность гитлеровской национал-социалистской рабочей партии и предвкушая "падение оков Версальского договора", кое-кто стал надеяться на создание нового мощного вермахта, который будет кормить старых офицеров и вернет им былой престиж. Генералы рейхсвера уже тогда во всех подробностях знали программу и планы Гитлера, восхищались открывающимися перспективами. Так почему же, рассуждал я, Гитлер, который, решил завоевать для Германии "место под солнцем", не может заодно вывести захиревший германский автоспорт на светлый путь побед?..
Точно в назначенное время я явился в условленное место. Это было в Мюнхене, на Принц-Регентенплатц, № 16, на первом этаже, где жила сестра Адольфа Гитлера. На дверной табличке значилась фамилия Раубаль. Меня ввели в старомодно обставленную комнату. Немного спустя пришел и он. Первое впечатление разочаровало меня - в этом человеке среднего роста я не обнаружил ничего примечательного. На нем был поношенный темно-синий костюм. Узкие плечи и усики над верхней губой придавали ему какой-то бюргерский, филистерский вид. То и дело он торопливым движением руки откидывал со лба прядь волос. Потом я заметил на его плечах перхоть.
Предельно кратко я изложил ему свои соображения, сказал, что для разработки и производства современной гоночной машины моей фирме потребуются примерно два миллиона марок. Я выразил надежду, что при его возможностях и в интересах национального спорта он, видимо, смог бы собрать такую сумму. Гитлер очень внимательно выслушал меня. Затем встал, сунул руки в карманы брюк и несколько раз прошелся из угла в угол. Наконец он начал говорить. Обещал позаботиться о том, чтобы германская автопромышленность вновь стала конкурентоспособной на международном рынке. Внезапно, вытащив руки из карманов, он начал сопровождать свои слова какими-то дикими жестами. Забыв про гоночные автомобили, он с восторгом и фанатизмом, словно обращаясь к огромной аудитории, принялся толковать о своих грандиозных планах создания великогерманской нации.
Я слушал его не без некоторого удивления. Он показался мне фантастом, который никогда не достигнет своей цели. Но чем-то он меня увлек, и я почувствовал какую-то гипнотическую силу его взгляда. Мне пришло на ум, что многие из этих мыслей уже не раз обсуждались за нашим семейным столом, когда Гитлера никто еще знать не знал. Тогда речь шла только о "его величестве". Теперь же передо мной стоял человек, говоривший о себе самом так, как мои родные говорили о кайзере, чье имя произносилось только шепотом.
