Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости
Когда он задал вопрос о плате за церковь, певчих и прочее, Григорий Петров сказал, что это его совершенно не касается и об этом следует условиться в церковной конторе. Он же сам за исполнение всех церковных обрядов ничего не берет.
В церковной конторе Александру Ивановичу сказали, что среди документов, необходимых для совершения брака, надо предъявить и свидетельство о говении.
На другой день мы отправились в небольшую церковь, которая была недалеко от нас — Косьмы и Дамиана. В церкви службы еще не было, читались только «часы», и Александр Иванович обратился к бывшему там дьячку, объяснив ему, что мы пришли узнать о днях исповеди, так как для бракосочетания нам нужно свидетельство о говении. Столичный дьячок был человек понимающий. Он сразу спросил:
— Вы как хотите — говеть или так?.. Свидетельство я могу вам выписать сейчас. Это будет стоить десять рублей.
Александр Иванович заплатил деньги, дьячок взял паспорта, и очень скоро свидетельство о говении было в наших руках.
По дороге домой Александр Иванович спросил меня:
— А ты веришь, Маша?
— Право, не знаю…
— Знаешь что, давай на всякий случай поверим!
Это будет интереснее.
Когда мы пришли домой и мать спросила нас: «Ну, как вы устроились, когда будете говеть?» — Александр Иванович беззаботно ответил: «Да мы уже отговелись, вот бумага».
Как следует не знаю, была ли моя мать верующей, — обрядов она не исполняла, но считала нужным о вопросах религии всегда говорить серьезно. В последний же год своей жизни она впала в мистицизм — ежедневно читала Евангелие, разные религиозные брошюрки и брошюру Григория Петрова «Евангелие как основа жизни».
— Удивляюсь, — сказала она, — вашему легкомысленному отношению к такому серьезному шагу, как брак. — Заметив, что Александр Иванович улыбнулся, она добавила: — Это не смешно, а очень и очень грустно.
В моей комнате Александр Иванович сказал:
— Старушки во Вдовьем доме усердно внедряли в меня религиозные понятия, поэтому в существование бога, его вездесущность и всемогущество я глубоко верил. Но когда мне было лет пять, эта вера неожиданно пошатнулась. Я еще продолжал верить в его всевидящее око, потому что, когда я шалил и со мной случалась какая-нибудь неприятность, — я влезал куда не следовало, падал оттуда и ушибался или без спросу брал чью-нибудь чашку, ронял ее, и она разбивалась, — мне говорили и старушки и мать: «Вот видишь, ты упал и расшибся. Взял чужую чашку и разбил. Это тебя за шалости бог наказал». И я привык считать, что бог это нечто вроде строгого педагога, который неотступно следит за каждым моим шагом и за каждую мелочь наказывает.
Однажды мне подарили книжку с картинками, называлась она «Забавы и дело». Мне особенно понравилась одна картинка: на ярко-зеленой лужайке дети играли в серсо. Мальчики были в хорошеньких костюмчиках, девочки в светлых платьицах с бантами в волосах. Это были именно такие дети, которые в богатых домах, куда иногда возила меня мать, с презрением смотрели на меня и о наружности которых моя мать говорила комплименты их родителям. Словом, это были точно такие дети, как те, что были нарисованы в книжке.
Как-то вечером (в этот день я был с матерью в гостях и чувствовал себя там особенно неприятно) я рассматривал свою книжку. И вот тут мне пришло в голову — ежели бог всемогущ, то почему бы не сделать меня таким же хорошеньким, как голубоглазый мальчик со светлыми локонами на картинке, который мне особенно понравился. После того как я прочел перед отходом ко сну молитву, мать перекрестила меня, укрыла одеялом и ушла в столовую ужинать. Вместо того чтобы сразу заснуть, я стал в кровати на колени и принялся горячо молиться: «Господи, господи, сделай так, чтобы я завтра проснулся и стал хорошеньким мальчиком. Что тебе стоит, господи, ну сделай это для меня». Затем я спокойно заснул. Наутро, проснувшись, я вспомнил о своей молитве и, взяв со столика матери небольшое зеркало, перед которым она причесывалась, посмотрелся в него. Оказалось, что ровно ничего со мною не произошло. Меня это очень удивило, но я не сразу огорчился — надо его еще попросить. Одного раза мало. И вот в течение нескольких дней я каждый вечер потихоньку молился. Наконец, видя, что ничего не меняется, я рассказал об этом матери и спросил, почему бог не исполняет мою просьбу. Она ответила довольно лукаво: «Он, видишь ли, сделал тебя таким, какой ты есть, для меня. А если бы утром я подошла и увидела, что в кроватке голубоглазый мальчик, я бы не узнала, что это ты».
Мать я очень любил, поэтому решил, что должен покориться своей участи. Но все-таки я не переставал время от времени обращаться к богу с различными просьбами. И вот я убедился в том, что он никогда и ни одной просьбы моей не исполняет. Тогда я обиделся на него и решил, что он мне бесполезен. И я считаю, что с этого времени моя детская наивная вера в него пошатнулась, и я все дальше уходил по пути неверия. Священники, один в сиротском пансионе и другой в младших классах кадетского корпуса, почему-то оба терпеть меня не могли.
Трогательное воспоминание осталось у меня только о моей первой исповеди, когда я был еще в сиротском пансионе{19}. Нас, малышей, вечером на страстной неделе повели к исповеди в ближайшую маленькую церковь. Там было полутемно, и я с трепетом старался восстановить в памяти все мои грехи, потому что в то, что бог карает, я еще продолжал верить. Когда до меня дошла очередь исповедоваться, то я увидел маленького ветхого старичка-священника, который, по-видимому, был так утомлен длинным днем исповеди, что едва держался на ногах. Когда он увидел меня, мое испуганное лицо, он вздохнул и сказал: «Ты, чадо мое, подумай о гресех, а я схожу до ветру».
Вернувшись, он спросил: «Подумал?» — «Подумал», — ответил я. Тогда он накрыл меня епитрахилью и произнес слова отпущения. Вот это был добрый, простодушный старик, о котором до сих пор я вспоминаю с умилением.
Глава V
«Русское богатство».
Как-то вечером Михайловский заехал справиться о здоровье Александры Аркадьевны{20}.
— Я хочу только узнать, как себя чувствует мама, — в передней, не снимая пальто, обратился он ко мне. — Сейчас, перед выходом книги журнала, я страшно занят. Был в типографии и тороплюсь домой просмотреть последние листы верстки.
Однако я все-таки убедила его пройти в столовую и выпить с нами стакан чаю.
— Вы что же не зовете меня в посаженые отцы? — шутливо-строгим тоном обратился он к Куприну. — Слышал я, что скоро уже свадьба, а ни вы, ни Муся мне ни слова. Вы, кажется, забыли, Александр Иванович, что я вам крестный отец{21}. Забывать этого не следует.
