Агата Кристи - Расскажи, как живешь
Наконец дело сделано. Палатки несколько кособокие, но они стоят! И вот мы уже честим на все корки нашего повара, который, вместо того чтобы тотчас же заняться обедом, разинув рот, как и я, глазел на представление.
Впрочем, у нас есть консервы — банки мигом вскрыты, скоро готов и чай. Тем временем солнце садится, ветер стихает, сразу становится прохладно, и мы отправляемся спать. Я впервые в жизни пытаюсь забраться в спальный мешок. И с помощью Макса мне это наконец удается. Оказывается, внутри очень даже уютно и удобно. Я всегда беру с собой в путешествие хорошую пуховую подушку — именно она для меня символ той грани, которая отделяет комфорт от убожества. Я радостно заявляю Максу:
— Думаю, мне понравится спать в палатке! — И вдруг пугающая мысль:
— Как ты думаешь, а по мне ночью будут бегать крысы, мыши или еще какие-нибудь твари?!
— А как же! — ласковым, сонным голосом бормочет Макс.
Меня охватывает легкая паника, но через минуту я уже сплю, просыпаюсь в пять утра — рассвет, пора вставать и начинать новый хлопотливый день.
Телли, или, как называют их археологи, городища, в районе Меядина Максу не подходят.
— Римские! — бурчит он с омерзением.
Если честно, римляне всегда казались мне людьми интересными, но сейчас я в угоду Максу даже отшвыриваю в сторону презренный черепок:
— Римские!
Хамуди тоже напропалую ругает «эр Рум».
Днем мы идем навестить американцев — они копают вблизи Доуры. Нас приняли очень хорошо. Однако разговоры о раскопках уже порядком мне надоели, и я предпочитаю просто слушать. Тем более что их рассказ о чисто местных представлениях о найме на работу очень увлекателен. Дело в том, что само понятие «трудиться за деньги» здесь относительно ново. Когда участники экспедиции пытаются нанять рабочих, их либо не понимают, либо просто отказывают им наотрез.
Отчаявшиеся американцы даже призвали на помощь французские военные власти. Те мигом нашли выход из положения: арестовывают двести человек и направляют их на раскопки.
«Арестанты» ведут себя вполне мирно, да и работают с явным удовольствием. Им говорят, чтобы они пришли завтра, но на следующий день ни один не появляется. Снова призвали французских солдат. Рабочих опять арестовали, и они снова увлеченно работают, но на следующий день опять никого — пока их не пригнали французы. Наконец причины «саботажа» прояснились.
— Вы что, — спросили у арестованных, — не хотите для нас поработать?
— Хотим, очень хотим. Дома все равно делать нечего, — Но тогда почему вы не приходите каждый день?
— Мы хотели прийти, но надо ждать, когда аскеры (солдаты) нас поведут, говорю вам. Мы очень сердились, когда они за нами не приходили, это же их служба!
— Но мы хотим, чтобы вы работали на нас сами, безо всяких «аскеров»!
— Без них нам нельзя!
В конце недели им, как положено, выдали деньги за выполненную работу, и бедняги совсем растерялись. В самом деле, поди пойми причуды этих иностранцев!
— Французские аскеры здесь на службе, — недоумевали рабочие. — Они могут арестовать нас и посадить в тюрьму или послать к вам на курганы. Но почему вы платите нам деньги? За что?
В конце концов, аборигены примирились со странной расточительностью людей с Запада. Раз в неделю рабочие послушно берут деньги, но на аскеров еще потихоньку ворчат. Это ведь их, аскеров, дело — отвести человека на работу!
История очень занятная, если нас, конечно, не разыгрывают.., я что-то плохо сегодня соображаю…
Возвратившись в лагерь, я чувствую головокружение; меряю температуру — сто два градуса[33]. У меня болит желудок. Какое счастье заползти в спальник и заснуть, а о еде тошно даже подумать.
Наутро Макс с тревогой спрашивает, как я себя чувствую.
— Хуже некуда! — жалобно бормочу я.
Он хмурится:
— Ты уверена, что заболела?
Еще бы не уверена. У меня болит желудок. В Египте это называют «египетская болезнь», в Багдаде — «багдадская болезнь». Не самая приятная хвороба, особенно в пустыне!
Макс не может бросить меня одну в палатке, где температура днем достигает ста тридцати градусов[34]. Однако не прерывать же из-за меня поездку! И вот я в полуобморочном состоянии сижу в машине, ежась от горячечного озноба. У очередного отеля меня укладывают в тени нашей «Куин Мэри».
Макс и Мак идут осматривать курган.
Четыре следующие дня превратились для меня в кромешный ад; не утешил меня и рассказ Хамуди, решившего, видимо, меня позабавить: как султан увез с собой в пустыню красавицу жену, а та заскучала и молила Аллаха послать ей подруг. «И вот Аллах, устав от ее стенаний, послал ей подружек — мух!» — завершает свой рассказ Хамуди. Как же я возненавидела эту красавицу, чьи мольбы были услышаны! Ведь надо мной целый день напролет вьются тучи мух, не давая покоя!
Я уже сожалею, что отправилась в это путешествие, правда, пока что про себя. Четыре дня я пью только слабый чай без молока — и к вечеру четвертого наконец оживаю. Жизнь снова прекрасна! Я съедаю огромную тарелку риса с овощами, тушенными в масле. Я так проголодалась, что кушанье это кажется мне самым вкусным в мире.
После чего вместе со всеми карабкаюсь на курган Телль-Сувар, на левом берегу Хабура, где разбит наш лагерь.
Здесь, кроме нас, нет никого, ни одной живой души, ни деревушки поблизости, нет даже шатров бедуинов.
Над нами висит луна, а под нами плавно изгибается огромным зигзагом русло Хабура. Как приятна ночная прохлада после кошмарного дневного пекла! Я говорю:
— Какой великолепный курган! Давайте копать здесь!
Макс, печально качая головой, изрекает окончательный приговор:
— Римский!
— Как жаль! Здесь так красиво!
— Я же тебе сказал, что Хабур — это здорово. Здесь множество теплей — по обоим берегам.
Несколько дней мне было не до теплей, но с радостью узнаю, что ничего любопытного не пропустила.
— Значит, ты уверен, что здесь мы ничего нового не найдем? — спрашиваю я упавшим голосом. Мне так не хочется уезжать с Телль-Сувара.
— Ну, здесь, конечно, есть интересные вещи, но они на большой глубине, сначала придется снимать римский слой. Лучше бы туда не лезть.
— Здесь так тихо, так спокойно, — вздыхаю я, — ни души кругом…
В этот момент на склоне вдруг появляется древний старик. Откуда он взялся? Старик неторопливо приближается к нам, у него длинная белая борода и царственная осанка.
Он вежливо, но без малейшей тени угодливости приветствует Макса.
— Как дела?
— Хорошо. А у вас?
— Слава Аллаху!
— Слава Аллаху!
Старик садится поблизости и молчит Это почтительное молчание воспитанного человека, насколько же оно приятнее торопливой скороговорки европейцев… Наконец старик спрашивает Макса, как его зовут. Макс отвечает. Старик вдумывается.
