Данила Зайцев - Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева
Степан праздновал с Палагеяй Ивановной Сне́гиревой, у их любовь кака́-то была необычна. Как чичас помню: работам на пашне, и Степан часто стоит задумается, или улыбается, или грустит. Евдокея всё смеялась и говорила: «Что, Стёпонькя, грустишь?» Степан очухается и смеётся – у их всегда были каки́-то тайные советы.
Но судьба распоряжается по-своему.
В 1974 году приезжает с Бразилии Мефодий Лавренович Ры́жков – красавец миллионер, и именно стал сватать Палагею Ивановну. У Палагеи отца не было, он погиб в Китае, мать Марья Самойловна стала советоваться со своими: у их какó-то рóдство побочно было с Мефодиям, и вот тебе. Самойла Андреич всегда говорил Степану:
– Степашка, руби тополинку[25]!
А Степан всё отвечал:
– Ишо молодой.
И вот оне решили отдать за Мефодия. Степан ходил сам не свой, плакал, нервничал, злился, и Палагея дала ему знать, что она готова была бежать из-под венца за него. Он был несмелый и проспал свою судьбу. После того мы Степана такого весёлого не видали никогда.
У Степана с друзьями отношение всегда было очень хороше, и с девчонками тоже. У Антона Яковлевича Шарыпова как-то с друзьями не ладилось, и он всё ластился к Степану, поетому оне всегда были вместе. Но вскоре коварная судьба распорядилась по-своему.
7
Все уехали в США, в штат Орегон, в Аргентине осталось всего девять семей, порядошных всего три семьи, включая тятю. Но праздновать уже было не с кем: хто остался – ето были дети пьяницев, и уже пили и любили споить. Нас одоли́ла тоска, не с кем было праздновать. Говорили тяте:
– Тятя, поехали в Америку! – Тятя не хотел.
Суседи говорили:
– Терентий Мануйлоч, не сиди: дети большие, с кем будешь определять детей? Не поедешь – детей потеряшь.
Тятя всё отнековал, мы настаивали:
– Но тогда скупай землю у людей, хто уезжает, деньги есть, бери машинерию, будем работать.
И на ето не соглашался. Он какой-то был странный, никогда с детями не любил советоваться, нам ето не нравилось. Потом как-то нехотя согласился поехать в Америку, стали оформлять документы медленно. Ето было в 1974 году, в 1975 году у США появился какой-то конфликт с Китаям, США закрыла всем китайцам визы, а мы родились в Китае, хоть и не китайцы. В етих страна́х так: в какой стране родился, такой и национальности. У кого были родители русски, те получили визы, а остальные так и остались до 1979 года.
Пришлось нам праздновать с Вавиловым Ванькяй и Колькяй и с Коноваловым Тришкой. Девчонки были Вавилова Дунькя, Коновалова Лушка, Шутовы Фрося, Панка и Гливка, и мы: Евдокея, Степан, я и Степанида. Но ето уже не празднование, а пьянки да гулянки. Как толькя соберёмся, стараются споить, даже бывало, что и схватывало[26], но понимание было такоя, да запредставлялся[27].
Нам ето не нравилось, и мы просили тятю: «Хотя бы увёз нас в Уругвай!» Знали, что в Уругвае живут харбинсы, но живут порядошно и сильно в религии. Но тятя не соглашался, мы стали обижаться и на вред стали ему делать. Тут пошли тансы-мансы, научились со Степаном пить, курить, первых женчинов познали, ето были Лушка, а потом Гливка, а потом и аргентинки пошли в ход. Тятя с мамой ето всё узнали, давай нас гонять, но мы отвечали:
– Хто вам виноват, везите нас в добрый народ.
Тятя не хотел, но мама как-то уговорила тятю, и отпустили Евдокею и Степана, и сам тятя поехал в Уругвай. Вернулись с хорошими новостями: земли там недорогие, и мы бы сумели купить сто гектар земли и необходимую технику. Харбинсы правды очутились воздоржны, религиозны, дистиплина в моленне строга и большой порядок, крюковоя пение, молодёжь вся грамотна. Ето всё нашим понравилось, но удивились, что с базару берут[28] мясо и конфетки. Фёдор Иванович Берестов стал заигрывать с Евдокеяй, а Степан – с Парасковьяй Ивановной Берестовой. Евдокея стала приспрашиваться, почему берут с базару мясо и конфеты, ето донеслось до наставника Ивана Даниловича Берестова, и сразу молва пошла против Евдокеи, а Парасковью стали наве́ливать[29] Степану. И Степан договорился с Парасковьяй сыграть свадьбу через год.
Но одно им не понравилось. Как-то наших харбинсы шшитали за поганых, считали за третья посёльских в Бразилии[30]. Когда разобрались – ето обозначает спасовцы, и Шарыповы спасовцы, а мы были в Шарыповым соборе.
Когда наши вернулись с Уругваю, и стали рассуждать, что делать. Климат, земли в Уругвае нашим понравились, и недорого. Но как жить с харбинсами, ежлив ишо не жили вместе, а уже критики? А что будет, ежлив придётся жить вместе? Да ишо Парасковья промолвила: когда она выйдет взамуж за Степана, она переучит его по-своему. Значит, пташку не поймала, а уже оттеребила. Степану стали отговаривать, чтобы подождал. Ето было в 1975 году.
Когда старообрядцы уехали в США, слухи прошли, что у их пошло очень хорошо, хорóши заработки, всё дёшево, и оне стали быстро богатеть. Стали заказывать занавески для икон, картины, подушки, покрывала, рубашки-косоворотки – всё вышито, и платили хорошо. За кажду занавеску двести пятьдесят долларов, картины по-разному, подушки с покрывалом пятьсот долларов, рубахи двадцать пять долларов, пояски двадцать пять долларов. В Южной Америке многи стали заниматься вышивками и посылать своим родственникам, а те продавали своим и выручали своих в Южной Америке. Как-то раз маме говорю:
– Мама, научи меня ткать пояски, а может, сгодится.
Мама отвечает:
– Куда тебе, ты парнишко, ничего с тебя не будет, всё бросишь.
Но я настаивал на своём:
– Научи, мама, посмотришь, что не брошу, сама же видела: утят, гусят рóстил, цветки садил и выхаживал, и ето сумею вынести.
Мама решила научить. Стала показывать, как снуют поясок.
– Мама, всё я понял.
Стала показывать, как ткут.
– Всё понял. – Дошёл до рисунка: – Мама, как? – Мама показала.
Но всё, правды, первый пояс получился не очень ровный, второй лучше, а третьяй пошёл в США. Наткал двадцать поясков, и послали к знакомым, так как своёго прямого рóдства не было в США. Ета продажа шла очень долго, но в консы́ конса́х деньги получили и набрали матерьи на рубахи.
Григорий совсем вышел из рук, стал уходить из дому, стал знаться с аргентинсами самого нижняго уровня, стал пакостить, воровать и жить развратно, мама переживала и плакала, а тятя гнал из дому. Мама решила попросить своего брата Степана Шарыпова, чтобы он взял себе Григория. Так как у его дети были ишо маленьки, а ему нужны были рабочи, он Григория взял себе на работу.
Тимофей Корнилович Пятков, когда взял бабу Евдокею, жили оне очень дружно, Бог дал им сына, но он помер маленьким. Покамесь сводные дети были маленькие, всё было хорошо, но, когда дети выросли, пошло коса на камень. Бабины дети Степан и Марья оказались злые и жестоки, в отса Демида, а у Тимофея Корниловича дети нормальны, окрóмя моего крёстного Иремея Тимофеевича, он тоже был не гладкий. И вот дети их развели, но они прожили в дружбе до самый смерти. Когда баба осталась одна, ей досталось от етих семечек. Степан, бывало, даже наставлял наган бабе в голову ради деняг, Марья, бывало, таскала бабу за волосы. Баба со слезами рассказывала маме, что с ней творят дети, и стала болеть сердыцем.
Марья Демидовна – тётка, ето моя крёстна. Когда ребёнка крестют, крёстный и крёстна обещаются: какого приняли, такого и представить престолу Божию. Но я от её ничего доброго не видел, окрóме что научила читать и писать по-русски, а худого да больше – дальше увидим. А о крёстным Иремее ничего не могу сказать худого, а толькя хороше: всегда посоветовает чего-нибудь хорошего и приласкает.
Григорий, когда вернулся через год от Степана Шарыпова, стал ишо хуже. Степан не толькя его уговаривал, но, наоборот, разжигал против тяти, а за весь год, что он проработал, получил толькя одну куртку, и всё.
Жизнь продолжалась. Григорий по-прежнему пакостил, тятя был скуп, даже в кино деняг не давал, хоть сколь работай, но копейки не видели.
Как-то раз Григорий сманил курицу украсть, чтобы пойти в кино. Я долго колебался, но со страхом согласился. Украли две курицы у суседа и продали: у его клиенты уже были. Мы сходили в кино – как хорошо всё обошлось, благополучно.
На следующа воскресенье Григорий уже приготовил, где украсть индюка. Ето было подальше, у аргентинсов. Он выследил, когда их не бывало дома. Мы в воскресенье украли етого индюка и унесли в город, продали и пошли в кино. Когда мы шли в город, хозяин етого индюка нас видел, но что мы несли, он не знал. Приехал домой, и, когда он хватился, что племенного индюка не хватает, он догадался, что мы похитили его, и поехал заявил в полицию. Когда мы вышли из кина, нас поджидала полиция, да так нам дала! Григорий не рассказывал, и мне наказывал, чтобы не рассказывать, но я рассказал всё, нас отпустили. Когда мы пришли домой, тятя всё уже знал: полиция всё рассказала тяте. Тятя взял ремень да так нас устирóхал, что я до сего дня его благодарю. И с тех пор с Григориям больше никогда и нигде не участвовал и всегда старался его избегать, а когда мне надо было деняг, всегда сверх своёй работы прирабатывал на стороне и на ето праздновал.
