Ярослав Ивашкевич - Рассказ из страны папуасов
Обзор книги Ярослав Ивашкевич - Рассказ из страны папуасов
...Печатаемый нами рассказ взят из книги «Услышанные рассказы» ("Opowiesci zaslyszane", 1955).
Рисунки А. Лурье
Ярослав Ивашкевич
Рассказ из страны папуасов
Материалом для этого рассказа мне послужили, помимо личных воспоминаний, работы по антропологии Бронислава Малиновского, брошюра Рогинского о Николае Николаевиче Миклухо-Маклае и ряд путевых заметок французских и английских журналистов.
За последнее время ни одна книга не производила на меня такого сильного впечатления, не будила столько мыслей и чувств, как «Далекие годы» — превосходно переведенные на польский язык Енджеевичем воспоминания молодости Константина Паустовского. Не только благодаря мастерской прозе выдающегося писателя, но и потому, что это — книга и о моей юности. В одном городе, в один год окончили мы с Паустовским гимназию, поэтому он извлекает из бездны прошлого те события, которые волновали всю молодежь того времени — смерть ли Толстого или убийство Столыпина, — и даже описывает людей, стоявших у истоков как его, так и моего творческого пути. В моих воспоминаниях, если я их когда-нибудь напишу, эти люди займут то же место, что и в книге советского писателя. Лишь одно вызывает мои возражения — название книги Паустовского «Далекие годы». Дорогой Константин! Разве эти годы далекие? Годы молодости никогда не становятся далекими, они всегда с нами и будут жить вечно. Хотя нас отделяют от них такие грандиозные события, как две войны и Великая Революция в России, мне кажется, что все описываемое Паустовским происходило вчера, позавчера, неделю назад.
Вот хотя бы похороны Столыпина. Словно наяву, вижу я отблеск августовского солнца на куполах Киево-Печерской лавры и вереницу учеников, стоящих уже часа.два у стен церкви в ожидании траурной процессии. Паустовский, как я узнал лишь теперь — почти сорок лет спустя, — стоял со своей школой рядом с нами. Все мы расценивали убийство Столыпина как раскат надвигавшейся бури. Мой приятель Юра, оставленный на второй год в седьмом классе за пропуски занятий, стоял в шеренге учеников довольно далеко от меня. Но я пробрался к нему, и мы начали одну из тех бесконечных бесед, которые ведутся только между друзьями юности. Разговор этот памятен мне еще и тем, что Юра тогда впервые упомянул о своем родственнике, которого он называл «дядя Коля». Это был один из самых знаменитых русских путешественников. К разговору о нем нам еще предстояло вернуться.
Как известно, в нашей памяти остаются не только большие события. Порой память запечатлевает какой-нибудь обычный, ничем не примечательный день, и вдруг, после многих лет, вспоминаются не только цвет неба и мелкие, ничего не значащие события, но помнится даже запах того утра, полдня или вечера, во время которых ничего не произошло и которые все же запали в сердце навеки, может быть, именно благодаря своей обыденности.
Вот и мне помнится такой обыкновенный день, суббота, когда я поехал на футбольное поле посмотреть игру нашего класса, решившего помериться силами с восьмым классом кадетского корпуса. День был уже осенний — прошло недели две со времени похорон Столыпина, — однако полный весенней силы, весенних красок, придающих иногда осенним дням необычайную красоту, трогающую сердце, как последняя ставка в жизненной игре. И сегодня я мог бы нарисовать линию березок с пожелтевшими листьями, купы деревьев, сбегающих с холмов, как на картинах Нестерова, и строгий силуэт здания кадетского корпуса.
Было настолько тепло, что можно было сидеть на траве. Мы с Юрой устроились в стороне, где сетка ворот защищала нас от неожиданных ударов мяча и бросавшихся на него игроков. Нас не особенно увлекал ход игры, несмотря на то, что наши ближайшие друзья лезли из кожи вон, чтобы всадить кадетам гол. Через несколько лет они дрались с этими кадетами уже не шутя.
Мы начали разговор о дяде Коле. Можно представить себе, как в те времена интересовала и захватывала нас деятельность великого путешественника, проведшего целые годы в Меланезии, где его именем было названо северное побережье Новой Гвинеи, прилегающее к заливу Астролябии. В те годы мы воспринимали путешествия, совершавшиеся во второй половине девятнадцатого столетия, еще по-жюльверновски, нас увлекало приключение само по себе. Мы не особенно разбирались, какая идея вдохновляла дядю Колю в далеких морях Океании.
Мой приятель подробно рассказывал об охоте на райских птиц, многие виды которых обитают на островах Новой Гвинеи. Некоторые их породы составляют предмет усиленных поисков как черных жителей тех земель, так и европейцев, поставщиков модных магазинов Лондона и Парижа. Мода, внезапно отказываясь от употребления перьев райских птиц и заменяя их страусовыми, разорила не одного такого охотника. Юра рассказал, что несколько превосходных чучел редких птиц из коллекции дяди Коли находятся в имении, расположенном недалеко от Киева, и если я хочу их увидеть, то могу поехать туда. Вскоре подошли какие-то католические праздники, я освободился от занятий, а так как Юра такими вещами, как регулярное посещение школы, нисколько себя не обременял, мы решили, что я приеду к нему на эти несколько дней. В монотонной и тяжелой жизни, которую я тогда вел, учась и зарабатывая на хлеб частными уроками, этот неожиданный осенний выезд был большим событием. Даже сегодня я могу рассказать об этом посещении со всеми подробностями.
Дом моего друга был самым достопримечательным сельским домом из всех виденных мною в жизни. Это было жилище с необыкновенно высокими комнатами, колоссальными дверными косяками, огромными окнами и полным отсутствием уюта. В столовой находился громоздкий средневековый камин с железным навесом, стояли стол и стулья, в салоне — небольшое пианино и табурет, а в спальнях — железные кровати и письменные столы вместо ночных столиков. В этом обширном доме жил мой приятель с двумя братьями, старшим и младшим. Они давно осиротели. Имущественными и домашними делами ребят заправляла величественная старая няня Дарья Михайловна, которая тогда занимала довольно высокое положение в семейной иерархии. Ребята боялись ее как огня, а крупная, пышная Дарья Михайловна явно капризничала со всеми людьми, появлявшимися в доме, которым она управляла. К счастью, моя молчаливая и скромная особа пришлась ей по вкусу, и она не только не имела решительно ничего против моего пребывания у опекаемых ею ребят, но уже на второй день рассказывала мне всю историю семьи с начала до конца, потешаясь над многочисленными подробностями, касавшимися как родителей Юры, так и его дяди, великого путешественника.
Вещи, напоминавшие о нем — а их было немного, — находились в глубине дома, в последней комнате, которая была библиотекой и одновременно спальней младшего брата Юры, хромого, обаятельного Димы. В этой комнате можно было видеть редчайший экземпляр райской птицы с горы Мороб, единственный оставленный дядей Колей для себя. Другие коллекции он передал музеям в Сиднее и Петербурге. В доме находилось несколько документов и черновиков писем, хранившихся в особом портфеле из коричневой кожи. Среди них была знаменитая гневная депеша Бисмарку, в которой дядя Коля заявлял, что жители северного побережья Новой Гвинеи протестуют против присоединения их к Германской империи... Полагаю, что канцлер Бисмарк должен был улыбнуться при виде этой депеши, если обладал хоть каплей юмора.
