Николай Морозов - Повести моей жизни. Том 2
Обзор книги Николай Морозов - Повести моей жизни. Том 2
Николай Александрович Морозов
Повести моей жизни
Том 2
КНИГА ТРЕТЬЯ
IX. ДНИ ИСПЫТАНИЯ[1]
1. Я вновь на родине
Дремал тусклый серый день.
Когда мы выехали в свой путь с берегов Женевского озера, был полный разгар весны, но по мере нашего движения сначала к северу, а потом к востоку мы снова постепенно въезжали в область зимы. Казалось, что с каждой сотней километров я и Саблин удалялись также и в прошлое. Ведь зима, казалось нам, предшествует весне, а мы из весны возвратились в зиму. Взамен зеленеющих деревьев и луговых цветов мы въехали в сугробы снега. Он покрывал здесь все кругом, и ни одна древесная почка еще не наливалась соками на оголенных от листьев сучьях.
На станции нас встретил служащий там немец Крюгер. Он был помощником знакомых нам евреев-контрабандистов и сам занимался контрабандой. Те дали нам его адрес после нашего переезда за границу прошлой весной, и мы посылали на его имя все тюки номеров издаваемого нами в Женеве «Работника», по мере их выхода в свет, для переправки контрабандой в Россию.
Однако теперь Крюгеру, по-видимому, захотелось поработать самостоятельно.
— Зачем вам ездить к евреям так далеко, — сказал он, уводя нас в свой домик. — Я вас так же хорошо переведу через границу, как и они, а возьму дешевле. Они с вас брали по двадцати пяти рублей, а я только по десяти, да и скорее будет сделано.
— А как же вы переправите нас? — спросил Саблин.
— Очень просто! Я возьму вам немецкие паспорта у заведующего этим делом моего знакомого, и вы оба пройдете прямо через станцию под именем германских подданных. Это у нас часто делается.
— Надо подумать! — сказал Саблин. — Главное затруднение, что мы плохо говорим по-немецки.
— Говорить совсем и не нужно, — возразил Крюгер. — Там на станции не разговаривают с проезжающими. Все, что потребуется ответить, это: «Ja, ja!» или «Nein, nein!»[2] — когда будут осматривать чемоданы.
Саблин отвел меня в сторону.
— Как ты думаешь? — спросил он.
— Это было бы хорошо! — ответил я, всегда имея в виду не издержать ни одной лишней копейки из средств, назначенных на общественное дело. — Ведь мы сохранили бы нашему обществу тридцать рублей.
— Да! — сказал он. — Я то же думаю. Можно будет проехать так, как он предлагает.
Он задумчиво пошел от меня и нерешительно сказал Крюгеру:
— Ну что же, если вы ручаетесь, что проведете благополучно, так делайте по-вашему.
Тот немедленно побежал куда-то и через час принес нам два немецких листка для перехода через границу, один на имя Энгеля — для меня — и другой на имя Брандта — для Саблина[3]. С ними мы и сели в передаточный пограничный поезд со своими чемоданчиками в руках и через пять минут возвратились на свою родную землю.
Странно было впечатление о России после заграницы!
Казалось, мы прибыли в военный лагерь. Везде мундиры со светлыми пуговицами, и для нашего глаза, отвыкшего от всего этого в гражданственной, свободной Швейцарии, где даже военные вне исполнения своих обязанностей ходят в штатском платье, эта перемена казалась поразительной, тем более что не только жандармские и полицейские мундиры или мундиры пограничной стражи, но даже пальто штатских чиновников с их светлыми пуговицами казались нам с отвычки военной формой. Вся платформа была оцеплена полицией.
Наши чемоданы были тотчас же взяты из вагона носильщиком. Он провел нас через высокую дверь в большой пустой зал, средина которого была окружена изгородью вроде балконных перил. В ней посредине открывалась низкая перильчатая же дверь, в которую мы и были введены все вместе. В этой изгороди находился неприступный для непосвященных, как бы заколдованный четырехугольник из длинных черных столов, замыкающих в своей средине пустое пространство, где стояли посвященные: жандармы, полицейские и еще какие-то чиновники в пальто со светлыми пуговицами. Все мы, пассажиры, введенные в изгородь, были поставлены вокруг этих столов, положив перед собою наши полуоткрытые чемоданы.
Прошло полчаса в томительном ожидании. Наконец, явился жандарм с пачкой паспортов, и какой-то чиновник начал выкликать одного за другим владельцев этих документов. Каждый из них показывал тогда пальцем себе на грудь. К нему подходили таможенные служители, шарили более или менее старательно его чемодан, в зависимости от внешности владельца, а затем отдавали ему паспорт, и он уходил со своими пожитками из очистительного зала через противоположную перильчатую загородку, у которой, как и у первой, дежурил жандармский унтер.
— Энгель! — раздался наконец возглас чиновника со светлыми пуговицами.
— Ich bin hier! (я тут!) — ответил я.
Он подошел к моему чемодану.
— Haben Sie Tabak? (есть табак?) — спросил он.
— Nein! (нет!) — отвечаю я.
Он порылся и пошел далее, выдав мне мой временный диплом на звание немецкого подданного. Листок мой был действителен только на сутки, да и то в пограничном районе.
То же самое было проделано с Саблиным и с Крюгером, у которого оказалась постоянная книжка на переход через прусскую границу.
Мы были пропущены, как и все другие, через заднюю часть изгороди в другую залу, из которой имели право уже сесть в русский поезд и ехать далее. Но в поезде оказались только первый и второй классы. Мы этого совсем не подозревали, переходя границу. Ехать во втором классе и таким образом даром выбросить деньги, назначенные нами на освобождение России, казалось преступлением.
— Когда идет следующий поезд с третьим классом? — спросил я Крюгера.
— Через четыре часа! — ответил он. — Хотите подождать? Тогда пойдемте к моей куме в деревню и напьемся у нее чаю.
Какой-то пожилой чиновник с жуликоватой физиономией, бритый, с седыми и острыми усами, прошел около нас, затем вернулся назад и еще раз прошел мимо, прислушиваясь к нашему разговору. В то же время раздался свисток отходящего поезда.
— В таком случае пойдемте скорее! — сказал я Крюгеру, когда чиновник отошел.
Забрав свои чемоданы, мы отправились через улицу и повернули мимо какого-то трактира за угол по шоссе в соседнюю деревню. Я посмотрел назад. Из-за трактира выбежал черный длинный полицейский и посмотрел нам вслед.
